«В России есть один большой писатель»
Эмир Кустурица — о творческом потолке, обиде на Канны и комплексе Бога
Игнат Орбелиани
Самый известный сербский режиссер (чьи фильмы сильно отличаются от современного сербского кинематографа) Эмир Кустурица обдумывает съемки «Героя нашего времени» в Москве, пишет роман-адаптацию Достоевского для Китая и недоумевает, что стало с кинофестивалями. Сбиваясь с сербского на русский, перебивая переводчика и корреспондента iz.ru, он рассказал, какой проект станет его «творческим потолком», что надо прочесть, чтобы понять Россию, и какой русский — главный в стране писатель в данный момент.
— Вы не раз говорили, что подумываете снять фильм в России. Наверное, пока рано говорить о сюжете, но какая у него будет тональность?
— Я очень долго увлекаюсь Михаилом Лермонтовым и, когда впервые прочел его роман «Герой нашего времени», понял, что этот роман постоянно повторяется в России, всегда является современным. Это чудесный роман. Но проблема в том, что Россия теперь находится на этапе приспосабливания под западную жизнь. Американскую — не западную. И это очень чувствительная тема — найти такую точку, где разветвляется путь — что такое Россия и куда она должна идти.
— То есть этот фильм будет вдохновлен Лермонтовым?
— Это будет проще сделать. Проект меньше. То, чем я сейчас занимаюсь, — это гораздо сложнее. Я теперь нахожусь в процессе написания романа. Я хочу создать роман, а потом вместе с китайским сценаристом разработать на основании этого романа сценарий. Суть этой книги близка к «Идиоту» и «Преступлению и наказанию» (выход романа запланирован на сентябрь. — iz.ru). Я уверен, что для Китая сейчас проблема морали… Там происходит огромное изменение, и это создает сцену, на которой развиваются такие крупные истории. Это особенно касается историй, которые упомянуты в книгах Федора Михайловича.
— Что за изменение?
— Универсализация жизни в Китае. И это приводит к тому, что все нравственные дилеммы, которые возникают в романе Достоевского, переходят на совершенно другой уровень и на другой язык. Ким Ки Дук — он очень хорошо работает с такими же идеями. Я считаю Пекин огромной сценой, на которой можно реализовать такие идеи.
Это должно стать моим потолком. Потому что это будет на китайском, а я по-китайски не говорю. Я постараюсь войти в суть проблем современного мира. Я постараюсь это сделать с помощью слуха. Я уже снял две картины на цыганском языке, хотя я на этом языке вообще не говорил тогда. Так что, надеюсь, что я справлюсь с китайским с помощью слуха.
— Хорошо, Китай — это Достоевский. Но вообще в России есть такая оппозиция, такой спор между теми, кто любит Достоевского, и теми, кто любит Толстого. Кого вы выберете из этих двоих?
— У Толстого очень странная биография. Он в один момент начал верить в то, что он Бог. А мне это не нравится. Он вообще не был в жизни мучеником, как Достоевский.
Большая часть России находится под влиянием западной элиты. И скандально, что Times, например, не включил Достоевского в перечень 100 лучших писателей мира, а Толстого поставил на первое место (речь, вероятно, идет о рейтинге 100 лучших книг всех времен и народов, составленном американским журналом Newsweek в 2009 году. На первом месте в нем оказался роман «Война и мир» Льва Толстого. — iz.ru).
Я вам расскажу одну историю. Моя дочь училась во Франции. И она выучила Пушкина, одно его стихотворение, на французском языке. И учительница сказала: «Да, хорошо. Ты это сделала. Но лучше бы выбрала писателя получше».
— Если бы вы составляли свой рейтинг — пять книг, которые нужно прочитать иностранцу, чтобы понять Россию, что бы это были за книги?
— «Записки из мертвого дома», «Идиот», «Анна Каренина» (тем не менее), «Герой нашего времени», «Павильон» Довлатова (скорее всего, Эмир Кустурица имеет в виду повесть «Заповедник». — iz.ru) и все, что написал Чехов. Все, что написал.
— А за современной литературой в России следите?
— У вас теперь в России есть один большой писатель — Прилепин. Его роман «Обитель» наряду с Джонатаном Франзеном, который написал «Свободу»… Это два лучших писателя на данный момент, по-моему. И очень странно, что Франзен чем-то напоминает Толстого. А Прилепин — это взбунтовавшийся Фолкнер.
— В сентябре роман, впереди съемки, выступления с The No Smoking Orchestra. Что из того, чем вы сейчас занимаетесь, кажется вам самым важным?
— Есть крупные события, которые влияют на меня как человека, двигают, делают счастливым. Обмен опытом с молодыми художниками. Я всегда помню, как я впервые встретился с Милошом Форманом (чешский и американский режиссер, 1932–2018. — iz.ru). Когда представлю себе, что теперь начинающий скрипач может на фестивале встретить Рахлина (Юлиан Рахлин — австрийский скрипач, выходец из СССР. — iz.ru), знаю, что с ним происходит.
В этом году у нас шестой фестиваль «Большой». Он произойдет с 13 по 17 июля с помощью компании «Газпром нефть». У нас все больше гостей, которые входят в сливки всемирной музыкальной сцены. Это будет очень интересно. Может быть, даже медведи, волки и лисы, которые живут рядом с деревней, примут участие в этом созвучии. Там такая большая концентрация хороших факторов и хороших исполнителей. И это суть идеи — передать эту энергию молодым людям, которые начинают выступать.
Я всегда мечтал об этом, когда строил эту деревню, чтобы там звучала хорошая музыка повседневно (фестиваль «Большой» проходит в деревне Дрвенград, которая строилась на горе в качестве декорации для фильма «Жизнь как чудо» (2004). — iz.ru). Мои мечты были похожи на то, что Кубрик сделал в «Одиссее» 2001 года (речь о фильме Стенли Кубрика «2001 год: Космическая одиссея» (1968). — iz.ru). Мы постарались, чтобы этот холм, чтобы эти горы получили лучших музыкантов в мире. И чтобы упомянутые наши соседи, волки и медведи, услышали только лучшее.
В 2013 году на первом фестивале были молодые таланты из Сербии и Республики Сербской. Потом начали участвовать и ребята из России. В этом году с 7 до 27 увеличили количество этих гостей — они из Ямало-Ненецкого автономного округа, Ханты-Мансийского, Томской, Омской, Оренбургской области.
— Какой ваш любимый город в России, помимо Москвы?
— Плес, город на Волге.
— Вы там выступали?
— Не выступал, один раз там был. Там очень маленький город. Там одна женщина работает, она завела самую красивую гостиницу в мире. Совсем небольшая гостиница, там проживает двое художников, а во всем городке 800–900 человек живет. Это было путешествие по Волге, когда я видел Плес, я тогда посещал разные монастыри, смотрел фрески Рублева. Просто спускался кораблем по Волге от Москвы до Казани.
— А вы чувствуете разницу между Москвой и провинциальными российскими городами?
— Огромная разница. Это везде так. Белград отличается от остатка Сербии. Провинция всегда по-другому живет.
— И что вам больше нравится?
— Я очень люблю Москву, но в Москву очень сложно попасть. Два часа с аэропорта, чтобы добраться до города. Шучу. Москва очень изменилась, за последние 20 лет это стал совершенно другой, европейский город.
— Но два часа из аэропорта и сейчас можно ехать. Еще немного про кино. У вас совсем немного документальных фильмов…
— Сейчас я закончил фильм о президенте Уругвая. Он будет на одном из фестивалей сейчас.
— Тем не менее их не…
— Новое кино изменилось совсем. Теперь оно приспособлено для телевизора. В Европе это называют минимализмом. Но я продолжаю заниматься магическим реализмом. Я, можно сказать, очень старомоден в этом смысле. И я таким останусь. Я считаю, что останется определенное пространство между совместным смотрением кино и Netflix. И будет время и место для всего.
Если сравнить разные периоды в истории искусства, я считаю, что искусство в форме, которую можно будет сделать, выживет. И мы опять живем в эпохе барокко. Постпромышленный капитализм отрицает классическое искусство. Он предпочитает разные инсталляции, так как их можно использовать для вымывания денег.
А в искусстве, к которому я отношусь, в котором режиссер мучеником является, хорошие фильмы в основном появляются ниоткуда. Как, например, в 1981-м, когда я поехал со своим первым фильмом в Венецию. Когда Time Magazine написали: «Победил никто ниоткуда». И меня очень устраивает в это изменившееся время приближаться к своему идеалу из прошлого.
— Вы один из немногих обладателей двух «Пальмовых ветвей». Как думаете, получите ли еще одну?
— Нет. Я сам не хочу этого. Потому что в момент, когда я закончил съемки фильма «По млечному пути» (2016), я не успел подать, отправить этот фильм за этот год, а за следующий год они сами меня не пригласили. Что с этим фестивалем произошло? Что вообще с большими фестивалями происходит?
Люди, которые занимаются отбором, они ведут себя как футбольные тренеры. Сейчас огромный рынок. Они берут одного-другого-третьего. Когда я студентом еще был, каким бы ни был фильм, если его снял Бергман, он был на каком-либо фестивале. Сегодня это не фестиваль авторов. Это фестиваль селектора. А такие фестивали не нужны, они помогают воровать кино. Они лишь рука мирового рынка кино. Но это отнюдь не значит, что там не появляются хорошие фильмы. Но уже такой фестиваль больше не является домом авторов. Это селекция футболистов. Это пространство для выявления их способностей. Все! Это называется, до свидания, как дела.
| Источник — Известия |