400 лет назад, в мае 1618 года, возмущенные чехи выбросили из окна крепостной башни Пражского Града двух имперских наместников и их секретаря (все они выжили). Этот, казалось бы, незначительный инцидент, позже названный Второй Пражской дефенестрацией, стал началом Тридцатилетней войны — самого кровопролитного, жестокого и опустошительного военного конфликта в Европе вплоть до мировых войн XX века. Как во мраке кровавых событий XVII века рождались современная Европа и нынешний миропорядок? На чьей стороне была Россия и кого она тогда кормила? Породила ли Тридцатилетняя война агрессивный германский милитаризм? Есть ли типологическое сходство между ней и нынешними непрерывными конфликтами в Африке и на Ближнем Востоке? На все эти вопросы «Ленте.ру» ответила кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова Арина Лазарева.

Самая первая мировая

«Лента.ру»: Некоторые историки, изучающие XVIII век, первым настоящим мировым конфликтом считают Семилетнюю войну. Можно ли так сказать и про Тридцатилетнюю войну XVII века?

Арина Лазарева: Эпитет «мировая» для Семилетней войны связан с тем, что она проходила на нескольких континентах — как известно, она шла не только на европейском, но и на американском театре военных действий. Но мне представляется, что «первой мировой» скорее можно считать именно Тридцатилетнюю войну.

Почему?

Миф о Тридцатилетней войне как о «первой мировой» связан с вовлеченностью в нее практически всех европейских государств. Но в раннее Новое время мир был европоцентричен, и понятие «мир» охватывало прежде всего государства Европы. В Тридцатилетнюю войну они разделились на два противоборствующих блока — испанских и австрийских Габсбургов и противостоящую им коалицию. Ту или иную сторону в этом всеобщем конфликте первой половины XVII века пришлось занять почти каждой европейской стране.

Почему Тридцатилетняя война стала для Европы настолько колоссальным потрясением, что ее последствия ощущаются до сих пор?

Что касается колоссального потрясения и травмы, нанесенной Тридцатилетней войной Германии или даже всей Европе, то здесь мы отчасти имеем дело с мифотворчеством немецких историков XIX века. Пытаясь объяснить отсутствие национального германского государства, они стали апеллировать к «катастрофе» Тридцатилетней войны, которая, по их представлениям, разрушила естественное развитие немецких земель и нанесла непоправимую «травму», преодолевать которую немцы начали только в XIX веке. Потом этот миф подхватили немецкая историография XX века и особенно нацистская пропаганда, которой было очень выгодно его эксплуатировать.

Если говорить о последствиях войны, ощущающихся до сих пор, то Тридцатилетнюю войну скорее надо рассматривать в позитивном плане. Самое главное ее наследие, сохраняемое до сегодняшнего дня, — это структурные изменения международных отношений, которые приобрели системность. Ведь именно после Тридцатилетней войны в Европе появилась первая система международных отношений — Вестфальская, ставшая своеобразным прообразом для европейского сотрудничества и фундаментом современного миропорядка.

Главным театром военных действий Тридцатилетней войны стала Германия?

Да, уже современники стали называть Тридцатилетнюю войну «немецкой», или «войной немцев», потому что основные боевые действия развернулись в немецких княжествах. Северо-восточные земли, центральная часть Германии, запад и юг — все эти области на протяжении 30 лет находились в беспрестанном военном хаосе.

Очень интересно отзывались о состоянии немецких княжеств в середине 30-х годов XVII века проезжавшие через них англичане. Они писали: «Земля абсолютно безлюдна. Мы видели покинутые и разоренные деревни, которые в течение двух лет предположительно подвергались нападению 18 раз. Ни здесь, ни во всей округе не было ни одного человека». Статистические исследования немецкого историка Гюнтера Франца показывают, что некоторые области (например, Гессен и Бавария) потеряли до половины населения.

Апокалипсис германской нации

Именно поэтому в Германии Тридцатилетнюю войну часто называют «апокалипсисом немецкой истории»?

Это была самая опустошительная война на тот момент в истории Европы. Восприятие войны как апокалипсиса довершила эпидемия чумы, начавшаяся в 1630-е годы, и тяжелейший голод, во время которого, по свидетельству современников, были даже случаи людоедства. Все это очень красочно запечатлено в публицистике — встречаются совершенно жуткие рассказы, как в Баварии во время голода с трупов людей срезали мясо. Для представлений людей XVII века война, чума и голод были воплощением всадников Апокалипсиса. Многие писатели времен Тридцатилетней войны активно цитировали «Откровение Иоанна Богослова», поскольку его язык вполне подходил для описания тогдашнего состояния Центральной Европы.

Тридцатилетняя война считалась немецкой еще и потому, что она решала внутренние дела Священной Римской империи германской нации. Конфликт между императором и Фридрихом Пфальцским был не только религиозным конфликтом — это была борьба за власть, где решался вопрос о месте императора, его прерогативах и взаимоотношениях с чинами империи. Речь шла о так называемой «имперской конституции», то есть внутреннем порядке империи.

Неудивительно, что Тридцатилетняя война стала для современников подлинным потрясением как в мировоззренческом, так и в политическом плане.

Это была первая тотальная война в современном ее понимании?

Мне кажется, что Тридцатилетнюю войну вполне можно назвать тотальной, потому что она затронула все государственные и общественные институты того времени. Равнодушных вообще не осталось. Это как раз обусловлено причинами войны, которые тоже следует рассматривать достаточно широко.

Как именно?

Традиционно отечественная историография трактовала Тридцатилетнюю войну как войну религиозную. И на первый взгляд кажется, что главной причиной войны был вопрос об установлении конфессионального паритета в Священной Римской империи германской нации между католиками и протестантами. Но если речь идет о религиозном урегулировании в империи, то как же тогда объяснить общеевропейский характер войны? И вот эта вовлеченность практически всех европейских государств в военное противостояние дает ключ к более широкому пониманию причин войны.

Эти причины связаны с центральной темой раннего Нового времени —становлением так называемых «модерных» государств, то есть государств современного типа. Не будем забывать, что в XVII веке государства Европы еще находились на пути к идее суверенитета и ее практическому воплощению. Поэтому Тридцатилетняя война не была конфликтом равновеликих государств (как это стало потом), а скорее являлась противостоянием между различными иерархиями, порядками, организациями, которые находились на перепутье от Средних веков к Новому времени.

И из множества этих противоборств рождался новый миропорядок, рождались государства Нового времени. Поэтому в сегодняшней историографии уже более или менее четко утвердилась точка зрения, что Тридцатилетняя война — это государствообразующая война. То есть это была война, в центре которой стояли вопросы появления нового типа государства.

Магдебургское бесправие

То есть, образно говоря, в муках Тридцатилетней войны рождалась вся современная система международных отношений?

Да. Важнейшей предпосылкой Тридцатилетней войны был «всеобщий кризис» XVII века. На самом деле это явление уходило корнями в предшествующее столетие. Этот кризис проявился во всех сферах — от экономической до духовной — и стал порождением многих процессов, начавшихся в XVI веке. Церковная Реформация подорвала или существенно изменила духовные основы общества, а ближе к концу века началось похолодание — так называемый Малый ледниковый период. Затем к этому добавился европейский династический кризис, вызванный неспособностью тогдашних политических институтов и элит противостоять вызовам времени.

Русский «бунташный» XVII век, начавшийся Смутой, продолжившийся Великим расколом и завершившийся реформами Петра I, тоже был частью этого «всеобщего кризиса» Европы?

Безусловно. Россия всегда была частью европейского мира, хоть и весьма своеобразной.

В чем была причина всеобщего ожесточения, порой доходящего до одичания, и массового насилия по отношению к мирному населению? Насколько достоверны многочисленные свидетельства об ужасах и зверствах той войны?

Если говорить об ужасах войны, то я не думаю, что здесь есть преувеличения. Войны всегда велись крайне ожесточенно, представления о ценности человеческой жизни как таковой были очень размытыми. У нас есть огромное количество страшных свидетельств, описывающих пытки, грабежи и прочие мерзости Тридцатилетней войны. Интересно, что современники персонифицировали даже саму войну.

Они изображали ее в виде страшного чудовища с волчьей пастью, львиным туловищем, лошадиными ногами, крысиным хвостом (были разные варианты). Но, как писали современники, «у этого чудовища руки человека». Даже в сочинениях тех современников, кто не ставил целью непосредственно сообщать о военных ужасах, есть очень красочные и действительно чудовищные картины военной действительности. Взять, например, классическое произведение той эпохи — роман Ганса Якоба Гриммельсгаузена «Симплициссимус».

Широкую известность получила история резни в Магдебурге, учиненной после его взятия в 1631 году. Террор в отношении жителей города, устроенный победителями, был беспрецедентным по меркам того времени?

Нет, зверства при взятии Магдебурга мало чем отличались от насилия над местным населением при взятии Мюнхена войсками шведского короля Густава II Адольфа. Просто печальная участь жителей Магдебурга имела более широкую огласку, особенно в протестантских странах.

«Огонь, чума и смерть, и сердце стынет в теле»

Каков был масштаб гуманитарной катастрофы? Говорят, погибло от четырех до десяти миллионов человек, около трети территории Германии была заброшенной.

Наиболее сильно пострадали территории Германии, расположенные по линии с юго-запада на северо-восток. Однако были и области, не затронутые войной. Например, северные немецкие города — в частности, Гамбург — наоборот, только разбогатели от военных поставок.

Трудно достоверно сказать, сколько на самом деле человек погибло во время Тридцатилетней войны. Об этом есть лишь одна статистическая работа упоминавшегося мной Гюнтера Франца, написанная в 30-е годы ХХ века.

При Гитлере?

Да, поэтому некоторые данные у него весьма тенденциозны. Франц хотел показать, насколько немцы пострадали от агрессии соседей. И в этой своей работе он действительно приводит цифры о 50 процентах погибшего населения Германии.

Но здесь следует помнить следующее: люди гибли не столько в ходе боевых действий, сколько от эпидемий, голода и прочих лишений, вызванных Тридцатилетней войной. Все это обрушилось на немецкие земли вслед за армиями, как три библейских всадника Апокалипсиса. Классик немецкой литературы XVII века, современник Тридцатилетней войны поэт Андреас Грифиус писал: «Огонь, чума и смерть, и сердце стынет в теле. О, скорбный край, где кровь потоками течет…»

Современный немецкий политолог Герфрид Мюнклер считает важным результатом Тридцатилетней войны появление германского милитаризма. Насколько можно его понять, стремление немцев не допустить на своей земле повторения ее ужасов в длительной перспективе привело к росту их агрессивности. Результатом стала Семилетняя война, вспыхнувшая из-за амбиций Пруссии, и обе мировые войны XX века, развязанные Германией. Как вам такой подход?

С высоты сегодняшнего времени Тридцатилетнюю войну можно обвинить, конечно, в чем угодно. Живучесть мифа XIX века иногда просто поражает. Ее порождением скорее стал не милитаризм, больше связанный с возвышением Пруссии в XVIII веке, а германский национализм. В годы Тридцатилетней войны как никогда обострилось немецкое национальное чувство. В представлении немцев того времени весь окружающий мир был наполнен врагами. Причем это проявлялось не по конфессиональному признаку (католики или протестанты), а на основе национальной принадлежности: враги-испанцы, враги-шведы и, конечно же, враги-французы.

Во время Тридцатилетней войны появились некоторые шаблонные высказывания и мнения, превратившиеся позже в стереотипы. Вот, например, о врагах-испанцах: «настоящие коварные убийцы, которые хитрят с помощью своих зверских козней и интриг». Вот эта склонность к интригам, приписываемая испанцам, согласитесь, до сих пор есть в нашем сознании: если «тайны», то обязательно «мадридского двора». Но самыми ненавистными врагами стали французы. Как писали немецкие писатели того времени, с приходом французов «из всех разверстых врат к нам хлынули порок, распутство и разврат».

В кольце врагов

Концепция немецкого «особого пути» (пресловутого Deutscher Sonderweg),
позаимствованная в XIX веке российскими славянофилами, тоже стала результатом переосмысления опыта Тридцатилетней войны?

Да, это все идет оттуда. Тогда же появился миф о богоизбранности немецкого народа и представление, что Священная Римская империя германской нации — это последнее из четырех библейских царств, после падения которого наступит Царство Божие. Безусловно, у всех этих образов есть свои конкретные исторические объяснения, но сейчас речь не об этом. Важно, что национальный компонент за годы Тридцатилетней войны поднялся на новый уровень. Политическую немощь после завершения войны стали все активнее затушевывать претензиями на «прошлое величие», обладание «особыми моральными ценностями» и тому подобными атрибутами.

Правда ли, что именно по результатам Тридцатилетней войны в Священной Римской империи германской нации усилился Бранденбург — ядро будущей Пруссии?

Я бы так не сказала. Бранденбург усилился благодаря дальновидной политике великого курфюрста Фридриха Вильгельма I, проводившего очень грамотную политику, в том числе веротерпимости. Возвышению Прусского королевства больше способствовал Фридрих Великий, закрепивший успехи своих предков, но это случилось уже во второй половине XVIII века.

Почему Тридцатилетняя война длилась так долго?

Чтобы понять продолжительность войны, нужно осознать ее европейский характер. Не стоит, например, думать, что в основе вступления Франции в Тридцатилетнюю войну лежит только франко-немецкое противостояние. Ведь официально Людовик XIII начал войну не с императором Священной Римской империи, а с Испанией. И случилось это после захвата в плен испанскими войсками курфюрста Трира, официально находившегося с 1632 года под французской защитой. То есть для Франции война против императора была лишь побочным театром военных действий в войне против Испании. У Франции не было конкретных стратегических целей по отношению к Габсбургам, она искала долгосрочную программу безопасности.

Франция пыталась противостоять гегемонии Габсбургов, владениями которых она почти со всех сторон была окружена?

Да, именно в этом и была стратегия кардинала Ришелье, руководившего внешней политикой Франции.

Но длительность войны во многом была обусловлена вовлечением в нее под разными предлогами все новых европейских акторов. Между европейскими государствами регулярно возникали и обострялись постоянные противоречия, при этом расстановка политических сил в Европе никогда не была однозначной. Например, тот же Ришелье еще во времена шведского вторжения в немецкие княжества, видя усиление Швеции, размышлял о заключении союза с Габсбургами против Стокгольма. Но это совершенно уникальный факт!

Почему?

Потому что франко-габсбургский антагонизм был главным конфликтом Европы еще с конца XV века. Но на такие мысли Ришелье натолкнуло то, что усиление Швеции было Франции совершенно невыгодно. Однако из-за гибели Густава II Адольфа в битве у Лютцена в 1632 году дальнейшее укрепление сил, противостоящих императору, снова стало считаться насущной необходимостью. Поэтому Франция в 1633 году вступила в Гейльбронский союз с протестантскими сословиями Священной Римской империи германской нации.

Русский хлеб для шведских побед

Кого же тогда можно считать победителем в Тридцатилетней войне?

Это сложный вопрос…

Францию?

В некоторой степени ее авторитет на международной арене заметно укрепился, особенно по сравнению с Испанией. Но там еще продолжалась Фронда, сильно ослаблявшая страну изнутри, и пика своего могущества Франция достигла лишь в зрелые годы Людовика XIV.

Швецию?

Если расценивать победителя с точки зрения международного авторитета и претензий на гегемонию, то для Швеции война оказалась крайне удачной. После этого великодержавный период шведской истории достиг своей кульминации, а Балтийское море вплоть до Северной войны с Россией по сути действительно превратилось в «Шведское озеро».

Но некоторые историки — например, Хайнц Духхард — считают, что победила Европа, потому что благодаря Тридцатилетней войне укрепился европейский центр. Ведь никто из участников войны не хотел уничтожения Священной Римской империи германской нации — она всем была нужна как сдерживающий фактор. К тому же после войны в Европе появились новые представления о международных отношениях, стали все слышнее голоса, ратовавшие за общую систему европейской безопасности.

А что стало со Священной Римской империей германской нации? Получается, именно она стала проигравшей стороной?

Нельзя однозначно сказать, что Тридцатилетняя война поставила жирную точку в ее развитии и жизнеспособности. Наоборот, Священная Римская империя германской нации была необходима Европе как важный политический организм. То, что после Тридцатилетней войны ее потенциал явно сохранился, доказывает политика императора Леопольда I в конце XVII века.

Война началась в 1618 году, когда в России завершалась 15-летняя Смута. Принимало ли Московское государство какое-либо участие в событиях Тридцатилетней войны?

Есть множество научных работ, посвященных этой проблеме. Классической стала книга историка Бориса Поршнева, рассматривающего внешнюю политику Михаила Романова в контексте общеевропейских международных отношений эпохи Тридцатилетней войны. Поршнев считал, что Смоленская война 1632-1634 годов была русским театром военных действий Тридцатилетней войны. Мне кажется, в этом утверждении есть своя логика.

Действительно, разделившись на два враждующих блока, европейские государства были просто вынуждены принимать ту или иную сторону. Для России противостояние с Польшей обернулось косвенной борьбой с Габсбургами, поскольку императора Священной Римской империи германской нации всецело поддерживали польские короли — сначала Сигизмунд III, а потом его сын Владислав IV.

Тем более незадолго до этого они оба «отметились» у нас во время Смуты.

Да, как и многие их подданные. Именно исходя из этого Москва фактически помогала Швеции. Поставки дешевого русского хлеба обеспечили успешный марш-бросок Густава Адольфа по немецким землям. При этом Россия, несмотря на просьбы императора Фердинанда II, категорически отказывалась продавать хлеб Священной Римской империи.

Однако однозначно говорить об участии России в Тридцатилетней войне я бы не стала. Все же наша страна, разоренная Смутой, тогда находилась на периферии европейской политики. Хотя и Михаил Федорович, и Алексей Михайлович, судя по донесениям послов и первой русской рукописной газете «Вести-Куранты», очень внимательно следили за европейскими событиями. После окончания Тридцатилетней войны для Алексея Михайловича очень быстро перевели документы Вестфальского мира. Кстати, в них русский царь тоже упоминался.

Вестфальский фундамент современного мира

Сейчас некоторые исследователи, и не только упоминавшийся выше Герфрид Мюнклер, сравнивают Тридцатилетнюю войну с нынешними затяжными конфликтами в Африке или на Ближнем и Среднем Востоке. Они находят между ними много общего: сочетание религиозной нетерпимости и борьбы за власть, безжалостный террор по отношению к мирному населению, перманентная вражда всех со всеми. Как вы считаете, уместны ли такие аналогии?

Да, сейчас на Западе, особенно в Германии, очень популярны эти сравнения. Не так давно Ангела Меркель говорила «об уроках Тридцатилетней войны» в контексте ближневосточных конфликтов. Еще сейчас часто говорят о размывании Вестфальской системы. Но мне бы не хотелось углубляться в современную международную политологию.

Если очень хотеть найти аналогии в истории, это всегда можно сделать. Мир все-таки меняется: причины, может быть, и остаются схожими, но методы решения вопросов сегодня намного сложнее и, конечно же, жестче. При желании конфликты на Ближнем Востоке можно сравнивать и с длительными войнами европейских государств (прежде всего Священной Римской империи) с османской Турцией, носившими цивилизационный характер.

Все же почему Вестфальский мир, закончивший Тридцатилетнюю войну, принято считать основой европейской политической системы и всего современного миропорядка?

Вестфальский мир стал первым мирным договором, регулирующим общую расстановку сил в Европе. Еще во время подписания мира итальянский дипломат Канторини назвал Вестфальский мир «эпохальным для мира событием». И он оказался прав: уникальность Вестфальского мира заключается в его универсальности и всеохватности. Мюнстерский договор содержит в предпоследнем параграфе приглашение всем европейским суверенам присоединиться к подписанию мира, исходя из предложений одной из двух заключающих мир партий.

В сознании современников и потомков мир считался христианским, универсальным и вечным — «pax sit christiana, universalis, perpetua». И это была не просто формула речи, а попытка придать ему моральное обоснование. На основании этого тезиса, например, прошла всеобщая амнистия, объявлялось о всепрощении, благодаря которому можно было создать базу для христианского взаимодействия государств в будущем.

Содержащиеся в Вестфальском мире установки представляли собой своего рода партнерство по безопасности для всего европейского общества, некий эрзац европейской системы безопасности. Его принципы — взаимное признание государствами национального государственного суверенитета, их равноправие и принцип нерушимости границ — стали фундаментом нынешнего глобального миропорядка.

Какие уроки современный мир может извлечь из самого длительного и кровопролитного европейского конфликта XVII века?

Вероятно, вот этому партнерству ради безопасности и нужно всем нам сегодня учиться. Искать взаимные компромиссы, чтобы избежать войны, которая рискует стать глобальной катастрофой для всего мира. Наши предки в XVII веке смогли этого достичь. Образно говоря, всеобщее ожесточение и ужас, грязь и кровавый хаос Тридцатилетней войны утянули Европу на самое дно. Но она все-таки нашла силы от него оттолкнуться, родиться заново и выйти на новый уровень развития.