Рубрика: Россия

Россия начала производство зенитно-ракетных систем (ЗРС) С-400 для Китая. Об этом во вторник, 14 февраля, сообщил представитель госкорпорации «Ростех» Виктор Кладов, передает «Интерфакс».

Он также отметил, что еще ряд стран намерен купить данные комплексы у России. «Действительно, С-400 пользуется большим спросом на мировом рынке. Целый ряд стран выражает желание закупить С-400, но возможности производства не безграничны», — приводит его слова РИА Новости.

В ноябре 2016 года сообщалось, что Стамбул ведет переговоры с Москвой о покупке ЗРС большой дальности С-400 «Триумф». Месяцем ранее президент России Владимир Путин и индийский премьер Нарендра Моди подписали соглашение о поставках зенитных систем в Индию. В июле интерес к комплексам выразил Вьетнам.

О том, что Китай заключил контракт на покупку систем С-400, было объявлено в апреле 2015 года. Предположительно, Пекин приобретет три полка (шесть дивизионов) новой системы ПВО на сумму около трех миллиардов долларов, поставки должны начаться в 2017 году.

С-400 «Триумф» — многоканальная зенитно-ракетная система, способная поражать все имеющиеся средства воздушного нападения, включая самолеты, вертолеты, беспилотные летательные аппараты, крылатые ракеты и тактические баллистические ракеты с максимальными скоростями до 4800 метров в секунду. С-400 принята на вооружение в апреле 2007 года.

https://lenta.ru/news/2017/02/14/c400/

Истина о том, что тягаться с сильными трудно, но дружить еще труднее, находит подтверждение с завидным постоянством. Хроника побивания камнями тех, кто не во всем согласен с центрами влияния, изобилует фактами, которые вполне пригодны для хрестоматийных циклов.

Похоже, пальму первенства в деле наказания друзей наряду с другими гегемонами пытается оспорить и Россия. Иначе ее элита не шокировала бы партнеров неожиданными сюрпризами.

Речь не о последнем раунде испортившихся российско-белорусских отношений, к которым все порядком все привыкли. В последние дни со стороны России подули порывистые холодные ветры, что не были прогнозируемы в азербайджанских широтах.

Не успел глава внешнеполитического ведомства Азербайджана Эльмар Мамедъяров высказаться об угрозе, исходящей от эксплуатации Мецаморской АЭС Армении, как российские медиа обрушили на него поток недовольства.

Между тем, тема это не новая не только для Азербайджана, но и для международных кругов тоже. О ней писала и пишет не только региональная пресса, но и международная, ибо эксплуатация энергопроизводящих объектов с ядерной начинкой всегда имеет при себе неизменного спутника под названием «гарантированная безопасность». Неоднократно ее обсуждали эксперты электроэнергетики, экологии, радиационной безопасности не только в Азербайджане, но и в сопредельных государствах. Об этом не знает разве что индифферентный и ленивый.

Так вот, после выступления Э.Мамедъярова российские журналисты воссоздали эффект, будто бы нанялись в эскорт к закулисным недоброжелателям. Если дело обстоит не так, то как понять заявления типа «азербайджанский министр ударился в спекуляции»?! И во всех подобного рода высказываниях и оценках явно прослеживается симпатия в сторону Армении, будто бы Баку умышленно и бездоказательно бросает тень на своего соседа.

Одним словом, аргументы азербайджанского дипломата о том, что армянская АЭС устаревшая, и может повторить печальную судьбу Чернобыля, в российских СМИ сочли не только не убедительными, но и предвзятыми. Мол, мотив опасений не выдерживает критики, и к тому же проблема выдумана на пустом месте.

Коли так, что же заставило в конце прошлого века ту же Москву принять решение о приостановке деятельности станции? Причем, санкцию дали партийные бонзы с подачи специалистов «Росатома», чьими силами АЭС была спроектирована и построена.

Это факт, что после известных военных событий в регионе, когда в Ереване закрутили шантажный вихрь под знаком тягот «блокадного состояния», армянские власти приняли решение разблокировать станцию, дабы преодолеть энергетический кризис. «Росатом» выделил средства, чтобы залатать дыры на теле сложного радиоактивного организма. И не было надобности доказывать, что АЭС выработал свой ресурс, из чего становилось очевидным, что дальнейшая эксплуатация без серьезных вложений может закончиться трагедией.

Обо всем этом глава МИД Азербайджана высказался российскому журналисту, раскрыв подноготную проблемы, с которой не только важно считаться, но и необходимо что-то делать. Причем, делать не по остаточному принципу, а принятием волевого решения при наличии серьезного финансирования.

Но российские журналисты нашли повод, чтобы поупражняться в находчивости, и консолидировано стали «выводить на чистую воду» не тех, кто постоянно выливает радиоактивные нечистоты в реки Кура и Араз, а главу внешнеполитического ведомства дружественной страны. Для этого им понадобились технологические подробности и детали, чтобы, скажем так, полностью обелить Ереван, как адекватного клиента «Росатома».

Так вот, глубинные выводы «аналитиков» свидетельствуют, что «на Чернобыльской АЭС применялся реактор РБМК-1000, а на Мецаморской — ВВЭР-440, то есть агрегат совсем другого типа».Можно подумать, эти параметры что-то значат для несведущего. Да, к своим выводам о неуместности беспокойств, выражаемых официальным Баку, журналисты пристегнули комментарии специалистов, дескать, ребята, на самом деле все в ажуре, «Росатом» контролирует положение при наличии порционного финансирования, и что всякие разговоры и вероятности взрыва, других форм форс-мажора беспочвенны.

Но, как бы не так. То что, технология АЭС безнадежно устарела, и сеансами искусственного дыхания все равно не закрыть вопрос, это еще полбеды. Станция находится в сейсмически активной зоне. Авторы ряда изданий этот момент отодвигают на самый задний план, выпячивая мотив предвзятости, коим, дескать, увлекается Баку.

Высокомерно и бегло рассуждая о проблеме, которая Дамокловым мечом висит над огромным регионом, всезнающие цензоры находят смелость, чтобы подвергнуть ревизии неопровержимые доказательства серьезности положения. Напрочь отметается доказанный аргумент, согласно которого Ереван размещает ядерные отходы на оккупированных азербайджанских территориях. Зато маслом по сердцу ложатся россказни «специалистов» о безопасном состоянии Мецаморской АЭС. Однако, если верить изданиям, то прошло более 15 лет, как произведена серьезная реконструкция, и станция уже выведена на штатный режим. И это дает основание утверждать, что на фоне пессимистических, а, в самом деле, предупредительных сигналов главы МИД Азербайджана, никакой угрозы от дряблой станции нет. И это не просто так.

Авторы токсичных публикаций, выводя тему в плоскость политических параметров, заговаривают о схожести конфликта интересов в Азербайджане и в странах Балтии. Прибалты выражают резкое недовольство в связи со строительством АЭС в Беларуси и Калининградской области тем же «Росатомом». Поляки и балтийцы заявляют, что «электроэнергия с небезопасных атомных электростанций не должна поступать на рынок».

И это становится аргументом для российских журналистов, чтобы привязать недовольство Азербайджана к протестам прибалтийских стран и складывать две разные проблемы в одну кучу. Как говорится, абсурд и только.

Тема, которую актуализирует Баку, может и не лишена политического составляющего, но она сверх важна в контексте экологической безопасности, ведь речь идет об опасных последствиях радиационной активности. Трагедия в Чернобыле — не единственный урок для сообщества. Станция в Фукусима не вызывала никакого беспокойства ни среди японской общественности, ни в международных кругах. Однако природа распорядилась самым жестоким способом, когда сильное землетрясение поставило все с ног на голову.

На это и пытается обратить внимание Баку, говоря об опасности, которую таит в себе расположенная в сейсмоактивной зоне Мецаморская АЭС с устаревшей базой.

От Мецамора до техногенной катастрофы рукой подать. Этого в Москве упорно не замечают.

Если попытаться найти — кому выгодна излишняя политизация вопроса, так это Армении, которая с недавних пор шантажирует Баку наличием у себя «грязной атомной бомбы». Неужели всевидящие и всезнающие московские журналисты об этом не информированы?! Не верится. И на то есть своя причина.

Политически мотивированный взгляд на тему на сей раз презентуют в активированной форме российские СМИ, которым ассистируют некоторые круги из национальной элиты. Этим, как видится, они демонстрируют часть арсенала, что служит для выкручивания рук партнерам, имеющим свой взгляд на многие проблемы.

Иначе кампания травли азербайджанской дипломатии там, где и не пахло конфликтностью, не имела бы место.

http://kaspiy.az/news.php?id=55086#.WJ3qadKLTDc

Россия пытается легитимировать «Талибан» с целью подорвать позиции США и НАТО, заявил командующий силами США в Афганистане.
«Российское вмешательство в этом году стало более сложным, – отметил генерал Джон Николсон, выступая в Сенатском комитете по вооруженным силам. – Во-первых, она начала публично легитимировать «Талибан». Они продвигают концепцию о том, что талибы сражаются с «Исламским государством», а афганское правительство – нет, и следовательно, группировка может распространиться дальше в регионе. Это ложная концепция».

«Я считаю, что цель этих усилий – подорвать позиции США и НАТО», – добавил он позже.

Николсон рассказал сенаторам о текущей ситуации в Афганистане, которую он назвал тупиковой. По его словам, чтобы сдвинуться с мертвой точки, необходимо несколько тысяч дополнительных военнослужащих.

По словам Николсона, проблем стране добавляют действия внешних игроков – таких, как Пакистан, Иран и Россия.

Он заявил, что российское вмешательство в Афганистане началось в 2016 году и продолжает усиливаться.

В дополнение к утверждениям, что «Талибан» сражается с афганским подразделением «Исламского государства», Россия организовала серию встреч для обсуждения будущего Афганистана, но не пригласив на них афганское правительство, отмечает «Голос Америки».

«Афганистан пытается работать со всеми своими соседями и всеми заинтересованными сторонами, – сказал он. – Они донесли это до России. И мы считаем, что мирным процессом в Афганистане должны руководить сами афганцы».

Отклик на статью «Кофе с маньяком»

Единственная страна, которой доверяют на Ближнем Востоке, – Россия

По всей видимости, существует необходимость еще раз остановиться на целях и задачах, которые Россия ставит в Сирийской Арабской Республике. Слишком привычными сейчас являются слова о том, что необходимо занимать самую жесткую позицию по отношению к любым «антиправительственным» сторонам сирийского конфликта, а попытки реализации возможностей переговорного процесса рассматриваются как проявление слабости, ошибок политики по «заигрыванию с ваххабитским Эр-Риядом и «неоосманской Анкарой».

» Сочетание «мягкого» и «жесткого» подходов позволило завершить штурм Алеппо с минимальными эксцессами для такого уровня конфликта. Обратные примеры можно наблюдать в иракском Мосуле »

Сирийская кампания имеет существенную особенность – расклад интересов и позиций участников подвержен сильному влиянию изнутри и извне. Вовлеченность в конфликт значительного числа государств, всех ведущих игроков (опосредованно – даже Китая) приводит к сильной зависимости воюющих сторон от слишком быстро меняющихся факторов: Турции и ее руководства – от «предательства союзников по НАТО» в июле 2016-го, а также в курдском вопросе, Ирана – от степени вовлеченности США во внутренние иракские и йеменские процессы и т. д. Это же относится к Египту, Иордании, Катару, КСА. От руководства РФ требуется не только гибкость в действиях, но и чрезвычайно высокая оперативность реакции, подразумевающая беспрецедентный уровень прогнозирования и планирования. Это же относится и к вопросу решения конфликта военным или иным путем.

Любые союзы и «коалиции», за исключением юридически оформленных, становятся частью оперативно-тактических комбинаций. Базовым неизменным инструментом в данном случае остается только один документ – Договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и САР от 8 октября 1980 года. Он действует по настоящее время. Согласно ст. 6 данного договора стороны при возникновении угрозы безопасности вступают в контакт «с целью координации своих позиций и сотрудничества». Согласно ст. 11 обязуются не вступать ни в какие группировки или союзы, не участвовать в мероприятиях или действиях, которые направлены против другой стороны. Конечно, данный договор был составлен во время и для целей сирийско-израильского противостояния, в котором СССР помогал САР. Были и военные поражения, и общие победы. Вряд ли можно сомневаться, что гражданская война, в которой против Сирии объединились 80 государств, прямо подпадает под условие ст. 6 договора – «устранение возникшей угрозы и восстановление мира». Соответственно стороны скоординировали позиции и пришли к выводу, что только прямая военная помощь России способна устранить угрозу и восстановить мир.

Наше участие в Сирии основано на букве договора. Приоритетной целью является не смешивание с песком сирийских просторов, а совершенно конкретное «восстановление мира».

От «умных бомб» к умной политике

Для этого необходимо вспомнить, что масса нерешенных вопросов, доставшихся в наследство Башару Асаду, послужила появлению вполне конкретных предпосылок и причин для гражданского противостояния. Они находятся в сфере гражданских и экономических прав национальных меньшинств, этнических и конфессиональных диспропорций во внутренней политике и власти, особенностях силового аппарата САР. Другое дело, что внешние глобальные игроки умело воспользовались, как и на Украине, этими противоречиями, довели их до белого каления. Сирия, как ранее Ирак, превратилась в поле полной анархии. На конец 2015 года страна оказалась фактически раздроблена.

В этой ситуации первая оперативная задача России в Сирии заключалась в сохранении признанного, легитимного режима как потенциального центра силы, а действия ВКС и дипломатии были призваны по возможности снизить непосредственное влияние глобальных игроков.

Второй оперативной задачей стало доведение до их понимания, что военное решение проблемы, предполагающее как минимум смену режима, не является реалистичным.

Третьей задачей было снижение потенциала и уровня конфликта от глобального обратно к региональному.

Четвертой задачей являлось разделение противника на международные экстремистские группировки с участием иностранного капитала, наемников и ту сирийскую часть, которая преследовала цели, поставленные при развязывании гражданской войны. Экстремистов дожать и выдавить из страны, остальных пригласить за стол переговоров.

Пятой задачей стала дальнейшая поляризация уже сирийской части на противостоящей стороне на «умеренных» и недоговороспособных. На тех, кому нужна единая Сирия, и тех, кто за раздел страны. Первых пригласить уже для обсуждения проекта будущей конституции, а вторых либо склонить к конструктиву, либо дать им возможность оставить проблемы власти в стороне, в том числе путем военного давления на них.

Никогда Россия не отказывалась от помощи в налаживании внутрисирийского диалога. Не ставились задачи подавить силой все противостоящие Асаду группы и течения.

Невозможно силой устранить глобальных игроков, но доказать им бесперспективность финансовых и внешнеполитических инвестиций в хаос реально. Невозможно подавить все вооруженные группы, но шанс убедить их в бессмысленности совместных действий с экстремистами, подпитываемыми глобальными игроками, существует. Это не решение проблемы, но единственная реальная к тому предпосылка.

Имела ли политика России и ее действия изъяны? Несомненно. Однако мир еще не видел прецедентов конфликта, подобного сирийскому по масштабу вовлеченности сил и стран. Следует отметить, что в той или иной степени в нем задействовано 92 государства, это больше, чем принимало участие в Первой и Второй мировых войнах. Сирийский узел превратился в глобальный не потому, что регион имеет столь высокую значимость с точки зрения экономики или наличия проекта «катарской газовой трубы», существенного, пожалуй, разве что для части курдского политикума, проглотившего эту наживку. Сирийский кризис – следствие столкновения политики многих государств, в которой первое место занимают даже не конкретные экономические выгоды, а сложнейшее сплетение прошлых действий, их проекций и амбиций, замешанное на провале нескольких базовых американских проектов и последовавших изменений в международных отношениях.

На этом фоне демонстрация российской военной мощи лишь стратегический аргумент, так же, как не является целью «выкашивание» с неба всех представителей сирийских НВФ. Нас не приглашали выкашивать. Конфликт с глобалистской верхушкой Запада, перешедший в открытую фазу в 2014-м, обнажил в нашем обществе ответную, вполне понятную и обоснованную потребность также нажать на военные рычаги – показать, что мы не отступим, что силовые шутки с Россией не допустимы. Однако означает ли это, что нам надо занимать непримиримую позицию в деле примирения сторон в конкретных условиях? «Выкосить» всю оппозицию можно, но в этом ли состоит итоговая цель России на Ближнем Востоке? Или подобным «другом» (США) и его методами все в регионе уже сыты по горло?

Цель и задача России – показать, что договоры о дружбе с ней стоят дорого. Что наше участие является помощью, а не демонстрацией силы. Победа в Алеппо – успех не только и не столько технологий. Это торжество отечественной военной мысли. Это победа дипломатии и политики по примирению сторон центра в Хмеймиме, которыми удалось принудить адекватную оппозицию предметно задуматься о перспективах будущего, превратить врагов в союзников (Турция), пусть и ситуационных, а внешние силы заставить считаться с сирийским государством и его президентом как с неизбежной данностью.

Глобальная цель России в Сирии – научиться малыми силами, используя «эффект рычага», менять внешнеполитическую картину мира. При ВВП 3,5 процента от мирового – 50 самолетов и ограниченная войсковая группа сумела поставить в зависимость всю международную дипломатию и серьезные экономические процессы. И к всеобщему удивлению, не повторить афганского сценария прошлых лет. Это означает, что несмотря на многие проблемы, Россия будет не только участвовать, но и главенствовать в процессах мирового распределения труда, капитала и ресурсов.

Но одной силы мало. Нужны партнеры. Запад несколько столетий старался не допустить Ближний Восток до реального роста. Но этот важный регион рано или поздно преодолеет западные барьеры. И преодолев их, он не будет ощущать Россию своим врагом, как не ощущает и сегодня, что бы ни пытались петь транснациональные игроки и их СМИ.

Для этого надо стараться уметь признавать разные позиции, уважительно относиться к ним. Идти на компромиссы, понимать исторические особенности. В начале пути у России из внешних союзников был только Иран, с которым еще предстояло построить отношения, добиться доверия. Больше на стороне Москвы и Дамаска не было никого. Сегодня глобальные игроки отодвинуты, конфликт переходит на региональный уровень, а союзниками становятся Анкара и Каир.

Турция – это не только ее президент Эрдоган и его «диван» (близкий круг), но и 2,8 миллиона беженцев-сирийцев, которых приходится содержать, кормить и потом предстоит переселять обратно. А Иран – пусть и коалиционное с нами государство, но с интересами, которые простираются куда дальше, чем турецкие «имперские амбиции».

Когда мы говорим о «нулевой толерантности» к любым формам НВФ в Сирии, следует учитывать, что за последние полтора года военной кампании территория, контролируемая правительством Асада, увеличилась (по населению) с 40 до 53 процентов, однако 1/4 (номинально свыше 600 тыс. чел.) этого прироста достигнута за счет программы примирения сторон и присоединения к ней более 1100 населенных пунктов. Сочетание «мягкого» и «жесткого» подходов позволило завершить штурм Алеппо без межконфессиональной бойни с минимальными эксцессами для такого уровня конфликта. Обратные примеры можно наблюдать в иракском Мосуле.

Большое количество членов НВФ являются сирийцами по происхождению, автохтонами, которые опасаются мести со стороны шиитских формирований, боятся оставлять места проживания, которые (как их активно убеждают заезжие кураторы) тут же займут хазарейцы, ливанцы, иракцы. Опровергнуть такие доводы и привести людей «в чувство» способна только третья сторона – Россия, офицерам которой приходится вести сложнейшую работу в условиях, где фактически кроме слова сторон нет гарантий.

И такой подход, работа «в полях» приносят свои плоды. «Ливия готова принять любую возможную инициативу России, чтобы наладить политический диалог в стране, так как Москва имеет контакты с каждой из сторон конфликта, при этом обладает взвешенной позицией по ситуации», – сказал вице-премьер правительства нацсогласия Ахмед Майтиг, который беспрецедентно призвал нашу страну «вести свою дипломатию».

От России ждут взвешенного подхода в поиске решений. Это качество арбитра безумно важно на Ближнем Востоке, где десятки нюансов могут за ночь похоронить все договоренности. Россия сегодня – единственная страна «европейской цивилизации», которой готовы доверить реальный арбитраж сложных вопросов в этом регионе. И сирийская кампания показала, что Россия способна на это. Заявление ливийца – лучшее доказательство того, что надо унять эмоции в плане «додавить оппозицию в сирийском Идлибе» и т. п.

Сровнять все с землей с моря и с воздуха мы можем, показали, сомнений нет ни у кого. Но принимать это как метод – не наше. Есть одна страна, которая использует такой подход уже сто лет, – США. Приглашают ли их по доброй воле в сложный регион арбитром? Боже упаси. США ровняют ландшафт, а наши советники лазают по пескам, сидят с племенными старейшинами, ездят часто в одиночку на совещания группировок под их честное слово и подписывают, казалось бы, ничего не значащие для западного человека бумаги.

Но это ценнее американских ударов «умными бомбами». Восток не удивляется им, там не очень высоко ценят людей, которые их сбрасывают, а вот качества офицера, который без охраны, под данное ему слово отправляется на переговоры в горы, выезжает вместе с боевиками и их семьями из Алеппо, беря на себя роль гаранта, – такое не забывают. Сейчас на очереди в наш «арбитраж» афганцы – уж на что была сложная ситуация, сколько горя всем принесла та война, но вот через тридцать лет обращаются именно к России.

Тезис «Конфликт не имеет политического решения» применим к ситуации, где нет разделения противостоящей стороны на разные фронты – есть запрещенные в РФ ИГ и «Ан-Нусра» в ее модификациях, а также США, всю эту компанию прикрывающие. Однако в настоящее время ситуация иная – стороны сирийской «оппозиции» сами с оружием в руках отделяются друг от друга и совершенно не ясно, зачем им мешать в этом благом начинании, когда дополнительные войска требуются в провинциях Хомс, Алеппо и Ракка против террористов.

После выборов в США и успешного штурма Алеппо необходимо признать, что кризис в Сирии в 2017 году приобретает еще более сложный характер. России придется вместо «умных бомб» применять и оттачивать прежде всего методы умной политики.

Михаил Николаевский

Опубликовано в выпуске № 5 (669) за 8 февраля 2017

Источник — ВПК

Москва предлагает новое посредничество между Кабулом и талибами с привлечением ключевых региональных держав

Глава МИД Афганистана Салахуддин Раббани посетил с визитом Москву, проведя переговоры со своим российским коллегой Сергеем Лавровым. Главным итогом встречи стало приглашение представителей Кабула к участию в инициированном Москвой втором раунде консультаций по афганскому урегулированию, в котором также должны принять участие дипломаты Китая, Пакистана, Ирана и Индии. После смены администрации в Белом доме Москва рассматривает возможность подключить к консультациям по Афганистану и представителей США. Расширение круга посредников вызвано неудачным опытом первого раунда консультаций по Афганистану, которые прошли в Москве в конце декабря без участия афганских властей.

Накануне визита Салахуддина Раббани в Москву Миссия ООН по содействию Афганистану опубликовала доклад, согласно которому 2016 год стал рекордным по числу жертв среди гражданского населения. Почти две трети из 3498 убитых и 7920 раненых пострадали от действий «антиправительственных сил» — движения «Талибан», а также запрещенных в России террористических группировок «Аль-Каида» и «Исламское государство». В 24% случаев виновными в докладе были названы правительственные войска.

Не обошлось без трагедии и в день переговоров в Москве — взрыв перед зданием Верховного суда в Кабуле унес жизни не менее 20 человек. По словам Сергея Лаврова, речь идет о «беспрецедентном всплеске международного терроризма».

В связи с этим российский министр вчера подтвердил, что Москва продолжит оказывать Афганистану помощь в гуманитарной, экономической и военной сферах. «У нас есть возможности и соглашения о поставках и ремонте военной техники»,- уточнил глава МИД РФ. «Будем помогать республике и в подготовке кадров как по военным, так и гражданским специальностям»,- заверил он своего афганского коллегу.

Кроме того, господин Лавров обнародовал новую мирную инициативу Москвы — предложение провести в российской столице в середине февраля «очередную встречу по афганскому урегулированию с участием представителей России, Афганистана, Китая, Ирана, Пакистана и Индии».

Первые инициированные Москвой трехсторонние консультации по Афганистану представителей России, Китая и Пакистана прошли в конце декабря без участия Кабула. Это обстоятельство вызвало активное неприятие афганских властей. «Любые переговоры о ситуации в моей стране, проходящие без участия и одобрения нашего правительства, не имеют никакой ценности и легитимности»,- заявил тогда в Совбезе ООН в Нью-Йорке постпред Афганистана Махмуд Сайкал (см. «Ъ» от 12 января).

Спустя полтора месяца Москва намерена предпринять вторую попытку запустить дипломатический процесс, расширив круг его участников за счет включения в него представителей Афганистана, а также Ирана и Индии, выражающей растущую озабоченность активизацией талибов как в Афганистане, так и в соседнем Пакистане.

Кроме того, в беседе с «РИА Новости» спецпредставитель президента РФ по Афганистану, директор Второго департамента Азии МИД России Замир Кабулов вчера не исключил, что к переговорам будет приглашена и американская сторона. Впрочем, господин Кабулов уточнил, что в Вашингтоне должны будут «определиться с тем, что они собираются делать в Афганистане».

Вопрос о возможности подключить к инициированным Москвой консультациям по Афганистану представителей США возник после смены администрации в Белом доме. По мнению Москвы, сохранение американского присутствия в Афганистане необходимо. «Насколько мне известно, Трамп ничего пока выводить не собирается,- заявил господин Кабулов агентству «Интерфакс» в конце января.- Это логично, потому что если сейчас он решит вывести контингент, то все однозначно рухнет».

До кризиса в отношениях Москва и Вашингтон активно сотрудничали на афганском направлении. По завершении переговоров с главой МИД Афганистана Салахуддином Раббани, отвечая на вопрос «Ъ» о возможности возобновления контактов по Афганистану с администрацией Дональда Трампа, Сергей Лавров был оптимистичен: «Я уверен, что контакты у нас наладятся и это будет на пользу всем, включая наших афганских друзей».

Господин Лавров напомнил о том, что «новый президент США назвал своим приоритетом борьбу с террористической группировкой «Исламское государство» и терроризмом в целом». Впрочем, налаживание контактов произойдет лишь тогда, когда в Вашингтоне окончательно сформируются правительственные структуры, а этот процесс еще не завершен, обратил внимание глава МИД РФ.

«Переговоры в Астане по Сирии показали, что российская сторона гибко подходит к разного рода международным форматам,- прокомментировала в беседе с «Ъ» перспективы новой встречи по Афганистану советник директора Российского института стратегических исследований Елена Супонина.- Я не исключаю, что американцев пригласят в качестве наблюдателей. Впрочем, даже если этого не произойдет, критического влияния на эффективность переговоров это не окажет — страны, которые приглашены на встречу, оказывают большое влияние внутри Афганистана и по его границам».

Кирилл Кривошеев, Сергей Строкань
8.02.17

В последние два года одной из актуальных тем мировой политики был проект Транстихоокеанского торгового партнерства (ТТП). Администрация Барака Обамы педалировала переговоры по заключению соглашения о ТПП с участием двенадцати государств бассейна Тихого океана: США, Канады, Мексики, Перу, Чили, Японии, Малайзии, Брунея, Сингапура, Вьетнама, Австралии и Новой Зеландии. На эти страны приходится 40% мировой экономики и треть мировой торговли. В октябре 2015 г. в Атланте (США) состоялось предварительное подписание соглашения по ТТП, в феврале 2016 года в Новой Зеландии произошло официальное подписание документа.

Однако затем процесс создания партнерства стал буксовать. Обаме так и не удалось добиться быстрой ратификации соглашения о ТТП в конгрессе. Отчасти причиной тому был кандидат в президенты США Дональд Трамп, который еще с прошлого года стал громко заявлять, что ТТП противоречит интересам США и в случае победы на выборах он добьется отказа от участия в партнерстве. А через три дня после инаугурации Трампа, 23 января, новый президент США подписал указ о выходе из ТТП.

Выход США из Транстихоокеанского торгового партнерства несет наибольшие риски для Японии, чьи машины и электроника могут потерять на огромном американском рынке конкурентные преимущества. Лишь шесть стран (Мексика, Япония, Австралия, Малайзия, Новая Зеландия и Сингапур) заявили, что готовы реализовать ТТП вне зависимости от участия США. Думаю, что со временем круг твердых сторонников ТТП станет еще более узким.

Зато после утраты Вашингтоном интереса к ТТП среди оставшихся участников партнерства родилась идея пригласить в него Китай. В частности, компенсировать потери от выхода США из игры активизацией экономических отношений с Китаем рассчитывает Австралия. Однако теперь, возможно, все получится по-другому, а именно: Китай может пригласить оставшихся без США членов ТТП в свой собственный «клуб». По инициативе Пекина начался бурный процесс создания нового международного торгового союза. Речь идет о проекте Всестороннего регионального экономического партнерства – ВРЭП (Regional Comprehensive Economic Partnership — RCEP).

Костяк ВРЭП составляют 10 стран-членов АСЕАН (Бруней, Вьетнам, Индонезия, Камбоджа, Лаос, Малайзия, Мьянма, Сингапур, Таиланд, Филиппины) и 6 государств, с которыми у АСЕАН уже подписаны соглашения о свободной торговле (Австралия, Индия, КНР, Новая Зеландия, Республика Корея и Япония). ВРЭП охватывает 4 экономически развитых государства и 12 развивающихся. По своему потенциалу проект ВРЭП сопоставим с ТТП: на страны первого партнерства приходится около 30% мирового ВВП и около 50% численности населения Земли. Доля стран, участвующих в переговорах по ВРЭП в мировом экспорте – около 1/3. Ведущие экспортеры (доля в мировом экспорте в 2014 г., %): Китай — 11,7; Япония — 3,6; Республика Корея — 3,3. Инвестиционный потенциал стран нового объединения также значителен. В 2014 г. совокупный приток иностранных инвестиций в экономики стран ВРЭП составил 28,5 % от мирового объема, а отток инвестиций — 23,6 %.

Табл. 1.

Товарооборот стран, входящих во ВРЭП, внутри данного партнерства в 2014 году

Страна/год        Млрд. долл.

Китай                       1 296,76

Япония                    695,13

Республика Корея  511,33

Сингапур              417,20

Австралия            322,88

Малайзия             275,42

Таиланд                258,84

Индонезия           229,62

Индия                    194,91

Вьетнам                 169,79

Филиппины          76,20

Новая Зеландия   48,30

Мьянма                 43,64

Камбоджа            17,71

Бруней                  14,62

Лаос                       11,41

Источник: Asia Regional Integration Center – ARIC

Как следует из табл. 1, в 2014 году взаимный товарооборот внутри группы стран, которые мы относим к ВРЭП, составил в общей сложности 4,4 трлн. долл. Для сравнения: страны, входящие в Североамериканскую зону свободной торговли (НАФТА), а именно США, Канада и Мексика, вышли на уровень взаимного товарооборота в 1 трлн. долл. лишь в начале текущего десятилетия.

Китай является безусловным лидером в группе стран ВРЭП, на него в 2014 г. пришлось 28% взаимной торговли, за ним следовали Япония (15%), Республика Корея (11%). Эти три страны обеспечивали более половины всего товарооборота внутри ВРЭП.

Интересно посмотреть, насколько важен для отдельных стран, входящих в круг ВРЭП, общий рынок данного регионального партнерства. Возьмем сначала Китай. Доля стран ВРЭП в экспорте Китая в 2014 году составляла 26%, а доля этих же стран в импорте Китая — 34%. То есть значение рынка ВРЭП для Китая велико. Правда, значение США как торгового партнера Китая сопоставимо со всеми 15 странами ВРЭП, вместе взятых, но ситуация в торговле с Америкой в свете протекционистских угроз Трампа может для Китая резко измениться. Поэтому Пекин спешно продвигает проект ВРЭП, способный хотя бы частично компенсировать потери Китая на американском направлении.

Вторая по торговому потенциалу страна, ведущая переговоры о ВРЭП, — Япония. Для нее значение рынка ВРЭП даже больше, чем для Китая. Доля стран ВРЭП в экспорте Японии в 2014 году составляла 45%, в импорте – 48%. Хотя Япония была единственной страной, которая ратифицировала соглашение по ТТП, она вполне может оказаться вторым после Китая локомотивом нового партнерства.

Значение рынка ВРЭП для других потенциальных участников партнерства еще больше. Перечислю страны, в экспорте которых на рынок ВРЭП приходится (https://aric.adb.org/beta) более 50 процентов (в скобках – доля рынка ВРЭП в экспорте страны в 2014 году, %): Бруней (94); Мьянма (93); Лаос (83); Австралия (76); Малайзия (64); Индонезия (62); Сингапур (59); Новая Зеландия (58); Филиппины (57); Таиланд (56).

А вот список стран, для которых рынок ВРЭП является критически важным по импорту (в скобках – доля рынка ВРЭП в импорте страны в 2014 году, %): Лаос (95); Мьянма (94); Камбоджа (84); Бруней (81); Вьетнам (74); Индонезия (68); Малайзия (61); Таиланд (58); Филиппины (58); Новая Зеландия (57); Австралия (55).

Начало переговоров по ВРЭП было положено 20 ноября 2012 г. на саммите АСЕАН в Камбодже. До тех пор пока наблюдался прогресс в проекте ТТП, мировые СМИ почти не уделяли внимания проекту ВРЭП, полагая, что он слишком сырой и не «конкурентоспособный» по сравнению с ТТП. В последний месяц рейтинг ВРЭП резко возрос.

Всего за несколько дней до президентских выборов США министры стран — участников ВРЭП на встрече в Маниле выступили с заявлением, в котором подчеркнули актуальность достижения нового соглашения в связи с ростом протекционистских настроений в мире. Политики и эксперты полагают, что, воспользовавшись отказом Трампа от поддержки ТТП, Китай перехватит инициативу и создаст крупнейшую в мире торгово-экономическую группировку.

Некоторые из стран, присоединившихся или планирующих присоединиться к переговорному процессу по ВРЭП, полагают, что им удастся сидеть сразу на двух стульях и участвовать одновременно в двух партнерствах. На недавнем саммите АТЭС министр торговли Перу Эдуардо Феррейрес так и сказал: «Китай – наш друг, США – наши друзья, и все остальные – наши друзья».

Эксперты отмечают, что проект ВРЭП имеет ряд принципиальных отличий от проекта ТТП. В частности, первый из них носит открытый характер (в отличие от ТТП, куда вход Китаю и России был закрыт). Во-вторых, первое партнерство не требует чрезмерных обязательств от его членов. В частности, нет жестких норм и правил по части экологии, социальных условий труда, государственных закупок, инвестиционных споров и т.п. (как в ТТП). ВРЭП – преимущественно торговое партнерство. Концепция ВРЭП не предусматривает требований, значительно выходящих за рамки обязательств в ВТО. Главная идея нового партнерства — либерализация торговых режимов с учетом национальной специфики и разницы в уровнях развития экономик стран-участников.

Благодаря своим особенностям ВРЭП со временем может перестать быть региональным и превратится в глобальное партнерство.

Конечно, на пути к подписанию соглашения по ВРЭП есть серьезные препятствия. Прежде всего, бросаются в глаза резкие различия в уровнях экономического развития тех стран, которые сегодня участвуют в переговорах. С одной стороны, это страны с высоким уровнем экономического развития, к которым можно отнести Австралию, Бруней, Новую Зеландию, Республику Корея, Сингапур, Японию. С другой стороны, страны экономически менее развитые: Вьетнам, Индия, Индонезия, Камбоджа, Китай, Лаос, Малайзия, Мьянма, Таиланд, Филиппины. Эти различия осложняют достижение консенсуса по вопросам тарифов, доступу на рынок услуг, порядку таможенного контроля и т.п. Кроме того, некоторые из наиболее развитых стран (особенно Австралия и Новая Зеландия) пытались одно время включить в формат ВРЭП вопросы, связанные с патентным правом, судебным решением инвестиционных споров, экологическими и социальными стандартами и т.п. (все это – важные элементы ТТП), но потом, правда, согласились не перегружать на данном этапе переговоры и отказались от включения в обсуждаемое соглашение перечисленных выше вопросов.

Кроме экономических препятствий могут появиться и политические. В частности, территориальные споры между двумя главными экономическими державами ВРЭП – Китаем и Японией – могут привести к тому, что Страна восходящего солнца окажется за бортом нового партнерства.

Хотя новое партнерство – открытое, трудно представить, что его участником могут стать Соединенные Штаты. Что касается Российской Федерации, то она на этот счет никаких заявлений пока не делала.

Китай неожиданно вышел на роль лидера экономической глобализации. 17 января, выступая в Давосе, председатель КНР Си Цзиньпин дал понять участникам международного экономического форума, что Пекин готов перехватить у Вашингтона знамя глобализации. 26 января китайский премьер Ли Кэцян еще раз подтвердил приверженность Китая принципам многостороннего торгового либерализма.

Китайские лидеры хорошо запомнили слова Барака Обамы, сказанные 14 мая прошлого года: основной смысл ТТП в том, чтобы «США, а не страны вроде Китая» определяли правила международной торговли. Теперь для Китая появился шанс сделать ответный ход, заявив, что именно он становится дирижером международной торговли.

Пекин планирует завершить переговоры по ВРЭП до конца текущего года, чтобы уже в начале 2018 года подписать многостороннее соглашение.
Валентин КАТАСОНОВ | 07.02.2017

Усилия России по сирийскому урегулированию в рамках трехстороннего диалога входят в новую стадию. После того, как попытки России отдать приоритет на переговорах по сирийскому кризису диалогу с США потерпели неудачу, кажется, что Россия начинает переориентироваться на переговоры по сирийскому урегулированию с Турцией, также одновременно привлекая к диалогу и Иран. Как кажется, в нынешних условиях российская сторона стремится достичь прогресса по урегулированию как можно скорее. И отсюда возникает вопрос — на трехстороннем переговорном процессе с участием России, Турции и Ирана, какому именно участнику российская сторона склонна отдавать приоритет? Мы постарались дать ответ на данный вопрос с помощью нашего эксперта — старшего научного сотрудника отдела российских исследований при Институте изучения Ирана и Евразии (IRAS), члена Ученого совета института д-ра Махмуда Шури.

— Хотя и кажется, что нынешние российско-турецко-иранские переговоры имели изначально трехсторонний формат, последующий ход переговорного процесса показал, что на самом деле эти переговоры все же больше двусторонние. То есть, это переговоры, главным образом, между Россией и Турцией, и они могут сделать свое дело и без участия и мнения иранской стороны. И изначально казалось, что русские, хотя и имели тесно сотрудничество с Ираном в деле планирования контртеррористических операций, в деле же переговорного процесса не придают столь большого значения роли и позиции иранской стороны. Какого Ваше мнение относительно этой проблемы?

— В любом случае, вполне естественно, что Россия позиционирует именно себя как главную движущую силу на этих переговорах. Поскольку, как она себе представляет, в ее руках как государства-члена Совбеза ООН, заметно больше возможностей, механизмов ведения международных переговоров. Если посмотреть на характер отношений, какие Россия имеет со всеми сторонами сирийского конфликта, то благодаря им Москва в переговорном процессе будет иметь заметно большее влияние, и она сможет напрямую вести переговоры абсолютно со всеми. Естественно, что Иран не готов выступать на данных переговорах в подобном качестве. Иран не может вести переговоры с Америкой и также не может напрямую общаться с представителями сирийской оппозиции, как и с такими странами, как Саудовская Аравия. Стало быть, единственная возможность, которой обладает Иран — это, при определенных условиях, вести переговоры с Турцией. В соответствии с этим, русские признают за собой право выступать на данных переговорах на первых ролях. Та роль, которую они отводят Ирану — это сотрудничество в практических и оперативных сферах. По их представлениям, Иран обладает целым рядом возможностей и мощностей именно для этого, то есть для чисто технического сотрудничества или для планирования боевых операций.

То есть, в момент, когда надо было разрабатывать боевые стратегии противостояния терроризму, первым партнером России на переговорах был именно Иран. Однако уже сейчас, когда сирийский кризис постепенно переходит в новую фазу, и уже начинается чисто политический процесс, естественно, что Россия пытается по максимуму использовать свое превосходство, которым она изначально обладает за столом переговоров. С того момента, как начала обсуждаться тема сотрудничества на переговорах именно России и Турции, возник целый ряд вопросов относительно того, какая роль и какая сфера предусматривается Россией именно для Ирана, при том типе и образе взаимодействия, которые начали складываться между Турцией и Россией. Вероятно, на самом деле сама Россия не очень заинтересована в том, чтобы обсуждать роль Ирана в начавшемся политическом процессе. Гораздо больше ее волнует то, чтобы самой эффективно выступать от имени фронта сторонников правительства Асада. Подобно тому, как ранее США пытались эффективно выступать на переговорах от имени оппозиции, пока эта роль не начала постепенно переходить к Турции. В настоящий момент США по понятным причинам на некоторый момент дистанцировались от переговорного процесса, и на их место пришла Турция. С другой же стороны, как представляется, Турция способна на этих переговорах выступать более гибко, нежели США, и, с практической точки зрения, может оказаться силой, которая обладает большим влиянием. И русские стараются использовать и эти возможности.

Россия, используя ту ситуацию, которая сложилась после нормализации отношений с Турцией, пытается направить общий ход переговоров в сторону, желательную для себя. Как мне представляется, та озабоченность, которая сейчас возникает в связи с этим у иранской стороны, вполне понятна. Иран, пока шла военная фаза конфликта, задействовал все свои мощности, чтобы сотрудничать в оперативных вопросах. И сейчас, когда идет фаза политического урегулирования, он не хочет утратить то, что было достигнуто с таким трудом, когда приходилось сотрудничать «в боевой обстановке». А с другой стороны, опять же получается, что по некоторым вопросам урегулирования соображения и проблемы, которые значимы для российской стороны, совпадают с таковыми у иранской, но по многим позициям они, вероятно, отличаются. Точно также, вероятно, отличается российское и иранское видение нынешних сирийских проблем, и взгляд сторон на политическое будущее Сирии. Поэтому естественно, что эти расхождения будут, возможно, влиять и на характер переговоров.

Тема, которая обсуждается в этой части нашей беседы, это именно российско-турецкий характер отношений и регионального сотрудничества, к обсуждению же особенностей российско-иранского диалога и проблем российско-иранского сотрудничества по Сирии мы еще обязательно вернемся в ходе следующей встречи. Как кажется, те процессы, которые мы можем сейчас наблюдать в двусторонних отношениях и региональном сотрудничестве Москвы и Анкары, не выглядят логичными. Поначалу динамично развивавшиеся двусторонние отношения вдруг прерываются всем известным инцидентом, приобретают напряженность, сотрудничество почти прекращается, но после этого они снова «вдруг» возрождаются, и снова мы видим сотрудничество, причем развивается оно чересчур ускоренно. И потом, та самая Россия, которая еще недавно, вплоть до самого последнего времени, обвиняла Турцию в поддержке терроризма на территории Сирии, сейчас вдруг выбирает Турцию как альтернативу вместо «временно выбывших» США.

— И как Вы полагаете, по каким конкретным причинам Россия повернулась в сторону Турции? Достигнет ли этот разворот желаемых целей? Может ли это сотрудничество дать результаты и цели, которых добивается российская сторона?

— Россия имеет в Сирии целый ряд целей и интересов, которые и определяют приоритеты Москвы в ее политике. А то, как и в какой форме Россия достигнет этих целей и как обеспечит свои интересы — уже второй по значимости вопрос. Момент, когда Россия только активно «вмешалась» в сирийский кризис, ее позиции и интересы в этом регионе находились под угрозой. И наверняка, если бы Россия не «вмешалась» тогда, сейчас она вообще почти не играла бы никакой роли в сирийском урегулировании и не обрела бы там те позиции, которыми обладает сейчас. Исходя из этого, с кем и в какой форме сотрудничать — для русских является вопросом второстепенным. Соответственно, если бы они могли обеспечить свои интересы, сотрудничая с Америкой, они непременно действовали бы именно так. Если бы они могли достичь своих целей и решить свои задачи вместе с Ираном, то выбрали бы партнером Иран. И если сейчас они могут решать свои задачи вместе с Турцией, то они будут действовать дальше именно в таком ключе. И это само по себе не может быть поставлено им в упрек, как и любой другой стране, которая была бы на их месте.

Так будет действовать абсолютно любая страна. В особенности, такая крупная сила, как Россия, которая действует «с широким размахом» на мировой арене и на региональном уровне. Но если говорить конкретно о Турции, то Россия прибегла к диалогу с ней по особой необходимости. После кризиса на Украине, и санкций, которые были введены против России, русские преследовали цель устранить то экономическое давление, под которым они оказались, интенсифицируя сотрудничество с Турцией в торгово-экономической сфере и развивая с турками совместные грандиозные проекты в сфере энергетики. И, таким образом, путем экономического взаимодействия с Турцией, они старались решить свои собственные проблемы, и удовлетворить собственные потребности в сфере экономики. И одновременно, диверсифицировать свои «энергетические маршруты» в западном направлении, чтобы не оказаться в сложном положении в результате возможного давления со стороны западных государств. По этой причине, вплоть до инцидента с российским самолетом, российско-турецкие отношения развивались весьма позитивно. Причем они находились на высоком уровне не только с точки зрения чисто экономического, но и политического взаимодействия. Но в любом случае, инцидент с самолетом стал настоящим шоком, от которого русским было очень тяжело прийти в себя: они не представляли, что могут иметь такие проблемы именно с Турцией, тем государством, с которым у них так позитивно развивалось отношения, как в экономической, так и политической плоскости.

В то же время, весьма многие предполагали, что этот конфликт может быть решен очень быстро, поскольку обе стороны, и Россия, и Турция очень нуждаются друг в друге. И мы увидели, как после случившегося инцидента, со стороны Турции в конечном итоге последовало извинение, и это же извинение было принято очень быстро. И вновь российско-турецкие отношения довольно быстро выходят на прежний уровень, как и ожидалось и той, и другой стороной. Но в связи с сирийской темой, сближения России и Турции именно по сирийскому урегулированию было бы весьма трудно ожидать, если бы не произошел ряд событий внутри самих Турции и Сирии. Так или иначе, в конечном итоге сложились благоприятные условия для того, чтобы и Россия и Турция на переговорах по Сирии оказались за одним столом. Неудачная попытка государственного переворота в Турции и то,что последовало потом, а также поражения противников Асада в Алеппо, стали еще одними причинами того, что Турции пришлось пересмотреть свою политику в отношении Сирии. Как раз этот пересмотр и стал причиной того, что в дальнейшем стало возможным сотрудничество с Россией по сирийскому политическому урегулированию. Как мне представляется, и Россия, и Турция сейчас находятся в таких условиях, что, при выходе в своем взаимодействии на определенный уровень, они сочтут возможным пойти на некий раздел сфер влияния в Сирии. Собственно, уже сейчас мы можем наблюдать таковой раздел — это видно по поведению обеих стран. В городе Аль-Баб, русские действовали так, как действуют обычно при авиаударах ВВС Турции. То есть, обе стороны сейчас пришли к пониманию того, что продолжение сирийского кризиса будет создавать для каждой из двух сторон все большие трудности. Русские далее не хотят нести за сирийское урегулирование расходы в одиночку, не хотят иметь ни политические, ни экономические, да и чисто военные издержки. И турки также видят, что продолжение гражданского конфликта в Сирии причиняет им самим все больший ущерб. Вот обе стороны и пришли к выводу о том, что им необходимо взаимодействие друг с другом, чтобы разделить также сферы влияния и интересы. Но в связи с эти возникают два больших вопроса уже для нас. Первый вопрос — при таковом разделении интересов какое место достанется Ирану, или же, возможно, что здесь место Ирана игнорируется вообще. И второй — сохранится ли эта атмосфера сотрудничества между сторонами, и если да, то как долго она будет сохраняться?

Относительно первой проблемы, можно сказать, что Иран, благодаря тому, что имел двустороннее взаимодействие с Россией в военно-оперативном плане, сумел войти в тот переговорный процесс, который начался между Россией и Турцией. И мы, таким образом, видим, что, хотя бы формально, возникла группа урегулирования из трех сторон, России, Турции и Ирана, которая уже провела заседание в Москве. И до сих пор еще кажется, что все три стороны пытаются, в ходе переговоров, прийти к соглашению относительно политического будущего Сирии. Но естественно, что все три стороны не обладают в переговорном процессе одинаковыми возможностями, и не все проявляют одинаковую гибкость и склонность к взаимодействию. Возможности иранской стороны в ходе этого переговорного процесса ограничены, и данное обстоятельство создает нам здесь некоторое количество трудностей.

Мы ведь с самого начала являлись твердыми сторонниками сохранения и консолидации режима Башара Асада в Сирии. И эта наша цель до некоторой степени реализовалась, однако в любом случае политическое будущее Сирии Асада продолжает, как мне кажется, оставаться неясным. Пока нет ответа на тот вопрос, насколько далеко мы сможем продвинуться в переговорах с российской и турецкой сторонами относительно политического будущего для режима Асада и когда мы сможем прийти к согласованному решению. И это обстоятельство создает определенные трудности в наших переговорах. А вот российская и турецкая стороны могут многое дать друг другу, чтобы прийти к решению, которое устроит обоих. Русские вполне могут взять на себя, до некоторой степени, защиту турецких интересов. И турки также могут гарантировать соблюдение интересов России. И в силу этой проблемы получается, что все три стороны взаимодействуют на этих переговорах как бы в не совсем равных условиях. Что же касается будущей судьбы российско-турецкого взаимодействия, и степени, до которой оно может дойти, то здесь нужно обратить внимание на следующее. Хоть обе стороны и проявили достаточно политической воли, чтобы, работая вместе, взаимодействовать по данной проблеме, и, наконец, отыскать путь к решению сирийской проблемы, нельзя, как мне кажется, быть до конца уверенным в том, что эта атмосфера взаимодействия уже установилась раз и навсегда.

Есть весьма высокая вероятность того, что сирийская оппозиция изобразит из себя «жертву», заложником российско-турецкого взаимодействия, и тогда она попытается спутать всем все карты. И если такое произойдет, то ситуация, конечно, снова изменится. С другой стороны, и правительственные силы, и также те силы, которые выступают на стороне Асада — это еще один игрок, который не хочет выбыть из игры, и он тоже хочет получить гарантии для своего выживания. Сторонники Асада также стараются вести свою собственную игру. По этим причинам, ни Турция не может, так как того хочет Россия, дать последней полные гарантии того, что она удержит сирийскую оппозицию под своим контролем, но и Россия также не может, как того хочет Турция, дать ей гарантии того, что сможет в достаточной степени влиять и на Иран и на правительство Асада, чтобы удержать их под своим влиянием. По крайней мере, для иранской стороны совершенно нет необходимости связывать себя какими-то обязательствами, если переговоры не пойдут по желательному для него пути. Соответственно, мы можем говорить только о минимальном взаимодействии между всеми тремя сторонами. Но нет никаких гарантий, что и это минимальное взаимодействие сохранится — как только какая-то из сторон ощутит, что действует себе во вред, она тут же может нарушить всю игру. И тогда уже существующая схема взаимодействия неизбежно претерпит серьезные изменения.

— По проблеме российско-турецкого взаимодействия существует предположение о том, что, по всей вероятности, Россия надеется получить от переговорного процесса с Анкарой большие для себя выгоды, по сравнению с переговорами с США; дескать, она сможет, используя влияние Анкары на сирийских оппозиционеров, существенно снизить свои собственные издержки в Сирии, и, напротив, еще более упрочить свои позиции. Как Вы сами уже указывали, для России было самой большой трудностью убедить сирийскую оппозицию присоединиться к переговорному процессу. На самом деле, Россия еще в 2014 г старалась наладить переговорный процесс, предлагая в качестве возможной площадки Москву, но не добилась успеха. Действительно ли Россия может, в отношении Турции, сыграть роль «старшего» партнера? Или же, если она хочет при помощи Анкары получить какие-то преимущества в диалоге с оппозицией, то какие гарантии она сама может предложить Анкаре?

— Относительно российско-турецкого взаимодействия я не могу сказать, кто в нем будет действительно «страшим» по отношению к другому. И та, и другая стороны нуждаются друг в друге совершенно одинаково, и у каждой из сторон в распоряжении имеются свои рычаги влияния. Каждая из сторон видит свой интерес в том, чтобы прийти к осязаемому и приемлемому для нее результату, и чтобы это произошло как можно скорее. Русские не хотят продолжать присутствовать в Сирии в том же качестве, то есть в качестве «интервента». Они пришли туда, чтобы все там завершить в течение нескольких месяцев. Но находятся там уже год. В итоге, они испытывают давление со стороны ряда игроков международного сообщества, и очень не хотят, чтобы сирийская проблема как-то влияла бы на выстраивание их отношений с администрацией Дональда Трампа в Америке. Это все те обстоятельства, которые осложняют положение России. С другой стороны, подобные осложняющие обстоятельства есть и у Турции. Турция, в силу того ущерба, который она несет от продолжающегося сирийского кризиса, тоже хочет как можно быстрее найти какое-то решение этой проблемы. Поэтому обе стороны имеют достаточно склонности и стимулов продолжать сотрудничать друг с другом, и они располагают определенным набором возможностей и механизмов для взаимодействия. Взаимодействия, для которого пока нет серьезных препятствий. Но, как я уже указывал, имеется ряд игроков, которые могут почувствовать, что им этим взаимодействием наносится ущерб. Если же таковое произойдет, то это «нарушит всю игру» и для России, и для Турции.

(Продолжение следует)
1.02.2017

Ettelaat, Иран

Резюме: Еще недавно доминирование Запада казалось абсолютным, но роли учителя и ученика, лидера и отстающего не закреплены здесь раз и навсегда. Все более острым будет соперничество в интерпретации реальности, производстве смыслов и трансляции

Почти четверть века разделяют два символических совпадения, каждое из которых свидетельствовало о тектонических сдвигах в мировой политике. 8 декабря 1991 г. в Беловежской пуще подписан договор, прекративший существование Союза Советских Социалистических Республик. На следующий день в Маастрихте лидеры двенадцати западноевропейских государств согласовали «Договор о Европейском союзе». 23 июня 2016 г. большинство избирателей Соединенного Королевства высказались за выход Великобритании из Евросоюза. И в то же время в Ташкенте подписаны меморандумы о присоединении Индии и Пакистана к действующим конвенциям Шанхайской организации сотрудничества, которая в результате этого расширения объединит страны, где проживает почти половина человечества.

Разумеется, не стоит поддаваться соблазну упрощенных оценок: Brexit не означает заката Европы. Однако было бы ошибкой недооценивать значимость изменений, означающих восхождение Большой Евразии.

Большая Евразия: долгосрочные стратегии и самоорганизация

Говоря о Большой Евразии, я имею в виду фундаментальный процесс геополитических и геоэкономических изменений, ареной которых становятся евразийский континент и примыкающие к нему пространства африканского континента (впрочем, возможно, и Африка в целом). В данной статье Большая Евразия не рассматривается лишь в качестве синонима российско-китайского стратегического партнерства, в орбиту которого вовлекаются или могут быть вовлечены другие государства. Большая Евразия не сводится к представлениям о хартленде, а пространственный фактор не может считаться единственной детерминантой происходящих преобразований. Спору нет, пространство имеет значение. Но понять суть происходящего можно лишь с учетом исторического времени, многовариантности путей мирового развития, альтернатив даже по отношению к тем процессам, которые еще вчера казались безальтернативными. Сегодня мы наблюдаем радикальную активизацию некоторых тенденций, проявившихся еще в 1990-е – начале 2000-х гг., и в то же время эрозию тех характеристик глобализации, которые связывались с торжеством постбиполярного миропорядка.

Одна из важнейших предпосылок становления Большой Евразии – усиление полупериферийных и периферийных держав, поймавших в паруса попутный ветер глобализации и начавших быстро догонять развитые державы. Эта заявка на обретение собственной субъектности рядом стран незападного мира сформировалась в краткий период современной истории, когда казалось, что глобализация несет выигрыш всем – от стран – производителей сырья до государств, заявивших о прорыве в постиндустриальную эру. Как известно, эта Belle Époque оборвалась в 2008 году.

Кризис 2008 г. продемонстрировал, что глобализация, понимаемая как всемирное торжество либеральной политико-экономической модели, забуксовала. Вдруг обнаружилось, что для сохранения доминирования Запада многие процессы нужно срочно разворачивать вспять. В самом деле, страной, наиболее успешно справлявшейся с тяготами кризиса, оказался Китай, который не только закрепил за собой статус второй экономики мира, но и заявил о глобальных амбициях. Причем сделал это, когда выжал почти все из своей прежней экспортно-ориентированной стратегии роста. Потребность в изменении экономической политики совпала с приходом во власть нового поколения лидеров во главе с Си Цзиньпином и Ли Кэцяном. С их именами теперь ассоциируется комплекс мер, связанных с переориентацией экономики на развитие внутреннего спроса при одновременном проведении структурных реформ, выравнивании диспропорций и стимулировании инновационной активности.

Стратегическая инициатива Си Цзиньпина «Один пояс, один путь» беспрецедентна по масштабам и пространственно-временному охвату. Впервые со времен плавания Васко да Гамы предпринимается попытка выстроить систему экономических взаимосвязей в направлении с Востока на Запад. Нередко стремление Пекина обеспечить проекцию собственной экономической мощи, создать плотную сеть коммуникаций, хозяйственных и торговых связей между крупнейшими рынками Евразии истолковывается как проявление своекорыстия: дескать, Пекин стремится превратить соседние и отдаленные страны в ресурс собственного развития. Конечно, во вред себе Китай ничего делать не будет, но китайская культура политического управления с ее ориентацией на долгосрочное стратегическое планирование предполагает большее: создать благоприятные внешние условия для процветания Поднебесной. Предпосылкой такого процветания служат стабильность и экономическое благополучие тех стран, которые проявят готовность к обслуживанию китайских интересов.

«Один пояс, один путь», разумеется, создает новую конкуренцию между странами, соперничающими за китайские инвестиции и кредиты, за то, чтобы транспортная инфраструктура, обеспечивающая единство Большой Евразии, проходила именно по их территориям. Но еще более важно, что запущенный Пекином процесс обретает собственную внутреннюю логику, вслед за стремлением подключиться к китайскому проекту начинают активизироваться усилия других стран, нацеленные на выстраивание собственных логистических цепочек. Характерный пример последнего времени – резкое ускорение работ по созданию транспортного коридора «Север–Юг», соединяющего Россию через Азербайджан с Ираном, а в перспективе – и с Индией. Вокруг этого проекта начинает формироваться трехстороннее стратегическое партнерство России, Ирана и Азербайджана. В связи с планами реализации транспортных проектов евразийского значения обостряется конкуренция и корпоративных игроков, как, например, в случае со строительством высокоскоростной железной дороги Москва–Казань (участок будущей трансконтинентальной магистрали, соединяющей столицы Китая и России), когда альтернативу китайским инвесторам (консорциум «Шелковый путь») предлагают (несмотря на антироссийские санкции) инвесторы из Германии (консорциум «Немецкая инициатива»). Стремлением не отдать окончательно инициативу в руки Китая отчасти обусловлен и новый подход японского руководства к разрешению территориального спора с Москвой, предусматривающий расширение сотрудничества в сфере энергетики и развития инфраструктуры российского Дальнего Востока.

Таким образом, становление Большой Евразии начинает выглядеть как процесс самоорганизации. Предпосылки вызревали давно, но только теперь сформировались необходимые условия. Вместе с тем ряд факторов оказывает негативное или дестабилизирующее воздействие на обретение Большой Евразией субъектности как важнейшей подсистемы трансформирующегося мирового порядка.

Большая Евразия vs. Океания?

К числу таких факторов относится американская политика сдерживания по гигантскому внешнему периметру Китая и России. Вольно или невольно, но, придвигая НАТО к российским рубежам на Западе и укрепляя существующие оборонные альянсы в АТР, Вашингтон способствует тому, что видение стратегических целей американской политики в Москве и Пекине сближается, следствием чего становится их стремление к большей военно-политической координации. В то же время многие страны, через которые проходят линии противостояния, оказываются в непростом положении, поскольку их национальным целям может отвечать более активное участие в процессах становления Большой Евразии. Однако эти устремления приходится соотносить и все чаще подчинять американским военно-стратегическим интересам.

Примером может служить Южная Корея, согласившаяся принять на своей территории американский противоракетный комплекс THAAD. Согласно официальным заявлениям Вашингтона и Сеула, противоракетный комплекс размещается в целях противодействия ядерной угрозе со стороны КНДР. Однако никакого контроля над инфраструктурой ПРО Сеул иметь не будет, все решения переходят к американскому командованию. А для США развертывание ПРО на Корейском полуострове означает возможность снизить эффективность китайского ракетно-ядерного потенциала и – правда, в значительно меньшей степени – соответствующего потенциала России. Неудивительно, что первоначальная реакция Москвы и Пекина была весьма болезненной. Южная Корея фактически оказывается вовлеченной в стратегию сдерживания Китая и России, тогда как ее долгосрочным национальным устремлениям, скорее всего, в большей степени отвечает максимальное использование возможностей становления Большой Евразии. Сеулу предстоит сложный поиск средней линии между сохранением союза с Соединенными Штатами в области безопасности и перспективами трансконтинентального сотрудничества и разделения труда.

Если Вашингтон после президентских выборов 2016 г. продолжит курс на противостояние с Пекином и Москвой, следует ожидать новых попыток дестабилизации в особо уязвимых точках социальной и межэтнической напряженности в странах, значимых для России или Китая. Самой серьезной ставкой опять становится мировая торговля, попытка США обеспечить собственное доминирование после провала в 2008 г. прежней модели глобализации. На смену курсу на либерализацию торговли в планетарном масштабе пришла гонка формирования нового поколения торгово-экономических группировок, создание которых диктуется не только соображениями рыночной рациональности, но также и геостратегическими интересами. Едва ли только экономическими причинами обусловлено отсутствие в составе Транстихоокеанского партнерства Китая и России. Более того, если планы Вашингтона по созданию экономических макроблоков – Транстихоокеанского партнерства (ТТП) и Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства (ТТИП) – будут осуществлены в полном объеме, то оруэлловская Океания станет реальностью, по крайней мере с точки зрения контроля гигантских территорий из единого центра. Причем НАТО и активизирующиеся в АТР под эгидой США различные форматы военно-политического взаимодействия могут рассматриваться в качестве своеобразных силовых «скреп» зоны американского экономического доминирования. Впрочем, сенсационная победа на выборах Дональда Трампа, который вел кампанию под лозунгом отрицания торговых объединений как класса, делает ситуацию еще более запутанной.

Однако не стоит смотреть на эту тенденцию упрощенно. Восприятие будущей системы международных отношений как бинарной оппозиции хартленда и римленда, пространства демократии и пространства автократии – не более чем искусственная рамка, применяемая для решения определенных задач, но едва ли схватывающая всю сложность и многообразие отношений акторов изменяющегося мирового порядка. Такая редуцированная картина способствует усугублению центростремительных тенденций, укреплению сил, которые выигрывают от проведения новых разделительных линий и гиперболизации противоречий. Опасность здесь не только в искажении фактического положения дел, но и в том, что, в соответствии с теоремой Томаса, восприятие такой картины мира как реальной будет иметь реальные последствия.

Конфронтация между Соединенными Штатами, с одной стороны, и Китаем и Россией – с другой, уже налицо, но значение факторов жесткой силы и экономической мощи постепенно будет уменьшаться, причем две крупнейшие державы Евразии постараются уйти от формирования совместного военно-политического блока. В то же время все более острым будет становиться соперничество в интерпретации реальности, производстве смыслов и трансляции ценностей. И если в этих сферах доминирование Запада еще недавно казалось абсолютным, то теперь обнаруживается, что в дискуссиях о смыслах и ценностях роли учителя и ученика, лидера и отстающего вовсе не атрибутированы раз и навсегда тем или иным нациям и моделям социально-политического устройства.

Западный полуостров Евразии

Рассуждения о совокупности изменений, способствующих становлению Большой Евразии, неизбежно подводят к вопросу о том, какое место в этой новой реальности будет принадлежать Европе. Ведь если Большую Евразию рассматривать в контексте геостратегии китайских лидеров, то именно на появление множества связующих нитей с Европой и рассчитан в конечном счете проект «Один пояс, один путь».

Brexit делает очевидным для всех (даже энтузиастов евроинтеграции) то обстоятельство, что Евросоюз не равен Европе. Вероятно, на некоторое время Лондон обретет несколько большую свободу маневра, возникнет своеобразная британская многовекторность, в которой найдется место и для Большой Евразии. Покидающая единую Европу Великобритания постарается использовать все возможности для того, чтобы обеспечить себе выгодную позицию в мировой экономике.

С выходом Великобритании достаточно быстро обозначатся пределы территориального расширения Евросоюза. Скорее всего, окончательно возобладает мнение, что вступление Турции необратимо дестабилизирует Евросоюз. По всей видимости, общее ощущение перегруженности поставит преграды расширению ЕС и на территорию постсоветского пространства. Наконец, нет гарантий, что британский пример не окажется заразительным.

После Brexit’а перевес Германии в ЕС станет неоспоримым. Но это не значит, что Берлин сумеет навязать остальным 26 странам собственный сценарий углубления интеграции. Более вероятной представляется перегруппировка сил и общее переосмысление интеграционных процессов как возврата к Европе национальных государств. Соответственно, изменится и уровень внешнеполитической координации, появится новое пространство возможностей дифференцированного взаимодействия тех или иных стран с внешними игроками. Можно сказать, что поверхность ЕС-овского массива окажется более пористой, он станет куда более податливым к установлению множественных и разноуровневых взаимодействий с государственными и негосударственными акторами Большой Евразии. Например, можно представить себе Европейский союз, объединенный с США, Канадой и Великобританией общим режимом свободной торговли (ТТИП), если он все-таки состоится, и военно-политическими обязательствами (НАТО), но на микро- и мезоуровнях все более плотно охваченный сетью взаимодействий Большой Евразии.

Оборотная сторона Евразии

Самые разнородные факторы начинают действовать синергетически, усиливая взаимозависимость в трансконтинентальных масштабах, причем во многих отношениях она может рассматриваться как негативная, сопряженная с высоким уровнем риска и политической турбулентностью.

В наши дни вновь интенсифицируются процессы, которые еще тысячелетия назад заставляли жителей европейских центров цивилизации осознавать, что их благополучные города и провинции – лишь окраина гигантской ойкумены, откуда постоянно можно ждать нашествия пришельцев. В современной Европе проблемы переселенческих потоков и сосуществования коренного населения с мигрантами из Азии и Африки связаны с наследием колониальной эпохи, а также проводившейся на протяжении десятилетий либеральной миграционной политикой. Подлинный драматизм ситуации стал ясен, когда обнаружилось, что не происходит полноценной интеграции выходцев из стран, где большинство исповедует ислам, и вместо целостной социальной ткани возникают инокультурные инфильтраты. Мигрантские сообщества в странах Европы не утрачивают собственной религиозной и культурной идентичности, и в ряде случаев их связи с обществом страны исхода остаются более глубокими, чем с обществом страны, предоставившей убежище или работу. Революция средств информации и коммуникации лишь усилила резистентность многих мигрантских общин попыткам их интеграции, не только обеспечивая повседневное общение физически удаленных друг от друга родственников и друзей, но и сохраняя погруженность мигрантов в близкие им социокультурные реалии. Когда же «Магриб в Провансе» или «Карачи на Темзе» превращаются в густую сеть районов No-go для представителей титульной нации (в одной Франции таких зон уже около 800), мультикультурализм становится и вовсе невозможным по причине отсутствия доступа носителей одной из культурных традиций на соответствующую территорию.

Провал мультикультурализма и этнодемографическая динамика в странах ЕС необратимо привязывают Европу к мусульманской части Большой Евразии. Но политические элиты стран Запада немало преуспели в высвобождении дестабилизирующего потенциала, накопленного в странах Ближнего и Среднего Востока. Начиная со свержения режима Саддама Хусейна и заканчивая поощрением «арабской весны», все преграды для усиления радикального исламизма последовательно устранялись, а примыкающий к Европе огромный регион погружался в смуту. Теракты в европейских городах и крупнейший со времен Второй мировой войны миграционный кризис показали, что турбулентность арабского мира начинает распространяться и на благополучную Европу, меняя представления о внутренней безопасности и путая прежние электоральные расклады. Вслед за этим последовали события, ускорившие изменение геополитической реальности в Восточном Средиземноморье и в Восточной Европе.

В 2015–2016 гг. две из трех держав, расположенных географически как в Азии, так и в Европе, предприняли действия, приведшие в замешательство страны Запада. При всем различии целеполаганий обе державы – Турция и Россия – стремились продемонстрировать, что держат в руках ключи от разрешения сирийского кризиса или по крайней мере способны регулировать нестабильность, вызванную фактическим разрушением государственности Сирии и Ирака. По сути дела, участие России и Турции в сирийском конфликте способствовало погружению стран ЕС в евразийский контекст.

Вмешавшись в сирийскую войну на стороне Башара Асада, Россия продемонстрировала, что способна не только эффективно действовать одновременно на нескольких театрах военно-политического противостояния, но и увязать в один узел конфликты, которые в европейских столицах рассматривали как совершенно изолированные. Сирийский гамбит Кремля хотя и не привел к примитивному размену «Леванта на Донбасс» (такая задача никогда и не стояла), но способствовал размыванию антироссийской ортодоксии и пониманию подлинной цены политики санкций. Теперь Запад вынужден рассматривать Россию как ключевого партнера в купировании угроз, связанных с исламским фундаментализмом и дестабилизацией государств Ближнего и Среднего Востока.

Объективной основой вовлеченности Турции в сирийский конфликт являются проблемы безопасности, курдский сепаратизм и угрозы жизненно важным национальным интересам. Однако эти факторы были многократно усилены неоосманистскими амбициями президента Эрдогана. Кроме того, положение еще более осложнялось внутриполитическим противостоянием, кульминацией которого стала попытка военного переворота в июле 2016 года. Маневры турецкого лидера в ходе сирийского конфликта были особенно рискованными. Он с готовностью играл на повышение ставок, но игра приносила лишь временный успех, а затем положение Анкары только усугублялось. В критический момент миграционного кризиса Эрдоган, по сути, попытался диктовать Брюсселю и Берлину свои условия, пользуясь возможностью регулировать интенсивность и масштаб потоков беженцев. Обескураженные евробюрократы и лидеры стран ЕС пошли на сделку с Анкарой, заключение которой Amnesty International назвала «черным днем для конвенции ООН о статусе беженцев, Европы и человечности». Анкара явно «пережала», и видимое сближение с Брюсселем очень быстро обернулось ростом взаимного раздражения и отчуждения. А это означало уже почти полную политическую изоляцию, если учесть негативную динамику в турецко-американских отношениях, разрыв с Израилем, соперничество с Ираном и конфронтацию с Россией.

Начиная с 24 ноября 2015 г., когда турецкие ВВС уничтожили российский СУ-24, и вплоть до 27 июня 2016 г., когда в Кремле было получено письмо Реджепа Тайипа Эрдогана с выражением извинений в связи с гибелью российского летчика, отношения между Москвой и Анкарой носили остро конфликтный характер. За полгода обе державы сумели опробовать различные инструменты воздействия на оппонента. Продолжение российско-турецкого клинча могло привести к выстраиванию новой дуги напряженности и формированию по ее линии противостоящих группировок. В частности, для Москвы синергия сирийского и украинского кризисов могла бы обернуться возникновением антироссийского фронта, включающего Турцию, Украину, Молдавию, Румынию, Грузию, Польшу и страны Балтии. Для Анкары «достройка» за счет курдов уже сформировавшегося ситуативного альянса в составе России, режима в Дамаске, Ирана и «Хезболлы» могла бы иметь еще более серьезные последствия. В сущности, Россия и Турция подошли к грани втягивания в длительное противостояние, причем в конфигурации, приводящей обе державы к взаимному ослаблению. Осознание этого способствовало шагам по преодолению вражды.

Возрожденное партнерство России и Турции может существенным образом повлиять на процесс становления Большой Евразии и скорректировать направление уже идущих геополитических трансформаций. Однако следует помнить и об ограничительных факторах. К ним относятся сохраняющиеся разногласия в отношении Сирии, ускоренное формирование режима личной власти президента Эрдогана и общая внутренняя напряженность, связанная с зачисткой политического ландшафта Турции после неудавшегося переворота.

ШОС как инкубатор

Наиболее серьезным претендентом на роль международной организации, способной упорядочить становление Большой Евразии, является Шанхайская организация сотрудничества. Вступление в ШОС Индии и Пакистана, очевидно, приведет к качественным изменениям миссии и региональной повестки этой организации. Соперничество этих двух стран может способствовать блокировке ряда инициатив, привести к общему снижению эффективности решений, принимаемых на консенсусной основе. Есть риск, что нынешний институциональный формат не справится с перегрузками быстрого расширения, а формирование новой структуры под более многочисленный состав и перспективные задачи начнет пробуксовывать. Решение проблемы видится в том, чтобы стремиться к реализации менее амбициозных и более реалистичных сценариев будущего ШОС. С одной стороны, необходима высокая степень пластичности, позволяющая повысить роль ШОС как платформы диалога и регулярного взаимодействия все большего числа стран. Но при этом надо избежать соблазна преждевременной разработки претендующих на универсальность документов, наподобие Хельсинкского заключительного акта 1975 года. С другой стороны, ШОС не должна превращаться лишь в площадку для риторических упражнений на тему трансконтинентального сотрудничества. По возможности сохраняя достижения первых 15 лет своего существования, ШОС могла бы выступить в роли инкубатора множества соглашений и инициатив в сферах безопасности, торговли, решения экологических проблем, культурного и научно-технического сотрудничества. Продвижение вперед должно быть постепенным: по мере развития этого процесса начнет образовываться сеть формализованных взаимосвязей, партнерств и институтов на региональных, межрегиональных и трансрегиональных уровнях, в конечном счете – в масштабах Большой Евразии. Скорее всего, лишь после прохождения этих промежуточных этапов будет уместно начинать предметное обсуждение темы формирования «Сообщества Большой Евразии».

Малая Евразия в Большой Евразии

Развитие Евразийского экономического союза – некогда наиболее многообещающего интеграционного проекта на постсоветском пространстве – не идет по восходящей. На то много причин. Одна из них состоит в естественном доминировании России, следствием которого является высокая степень зависимости всех стран – членов ЕАЭС от состояния российской экономики. Сочетание кризиса существующей в России модели экономического развития с западными санкциями и снижением цен на энергоносители привело к тому, что и партнеры по ЕАЭС столкнулись с немалыми экономическими издержками. Попытки Белоруссии или Казахстана минимизировать эти потери (а когда представлялось возможным – то и извлечь выгоду из ограничений, наложенных на Россию США и Евросоюзом, и ответных санкций со стороны России) являются, безусловно, сколь эгоистическими, столь и рациональными.

Идея сопряжения евразийской экономической интеграции с китайской инициативой Экономического пояса Шелкового пути отчасти имела защитный характер. Она позволяла снять напряжение, которое неизбежно возникло бы в случае ничем не регулируемой конкуренции между дальнейшими усилиями по развитию ЕАЭС и активностью Пекина на постсоветском пространстве. Признавая роль Китая и декларируя возможность согласованного участия в его проектах, Россия и другие участники ЕАЭС несколько укрепили позиции этого объединения.

На дальнейшую эволюцию ЕАЭС все большее влияние начинает оказывать многовекторность политики таких стран, как Казахстан и Белоруссия. В случае Казахстана значительно усиливается неопределенность, связанная с неизбежной сменой лидерства и кажущимся все более проблематичным сохранением стабильности при переходе власти. После событий в Актобе Казахстан в значительной мере утратил имидж оплота стабильности и порядка в Центральноазиатском регионе. Причем независимо от того, были ли эти события проявлением междоусобной борьбы элит или действиями исламистских групп, надо понимать: разворачивающиеся в Казахстане процессы становятся долгосрочной проблемой, от участия в решении которой Москве уйти не удастся.

Членство Казахстана в ЕАЭС и в особенности кризисные явления в экономике (отнюдь не все из них имеют непосредственное отношение к евразийской интеграции) становятся объектом критики со стороны как правящих кругов, так и недовольных правлением Назарбаева. Сам президент в основном использует критику неэффективности институтов и механизмов евразийской интеграции не для их подрыва, а для укрепления позиций Казахстана внутри ЕАЭС и за его пределами. Назарбаевское видение Большой Евразии, очевидно, не полностью совпадает с российским. Назарбаев расставляет акценты таким образом, чтобы обеспечить своей стране максимально благоприятные позиции в новой конфигурации, основными сторонами которой могут быть Китай, Европейский союз, Россия и исламский мир. Выдвинутое президентом Казахстана на Петербургском экономическом форуме предложение о сопряжении Европейского и Евразийского союзов служит тому яркой иллюстрацией. На первый взгляд, он доводит до логического завершения идею Большой Евразии. Однако в варианте институционализации диалога между ЕС и ЕАЭС именно Астана может больше всех выиграть от самого процесса, даже не слишком рассчитывая на реальное сопряжение двух интеграционных проектов. Ведь в текущих обстоятельствах (даже после Brexit’а) трудно рассчитывать на что-то иное, чем предложение Брюсселя странам – участницам ЕАЭС принять правила и нормы Евросоюза без возможности воздействия на их выработку. Сценарий «интеграции интеграций» относится к сфере благих пожеланий, попытка преждевременной реализации которых может иметь опасные последствия.

Для руководства Казахстана призывы подогнать забуксовавший евразийский интеграционный проект под европейский стандарт могут быть попыткой преодолеть дискомфорт, с которым ассоциируется сегодня пребывание в составе ЕАЭС. Нельзя исключать также, что в Астане колеблются между стремлением «улучшить» ЕАЭС, например, добиваясь сокращения списка изъятий из режима свободной торговли, и шагами, ведущими к эрозии самого интеграционного проекта. К числу последних, несомненно, относятся принятые Казахстаном условия вступления в ВТО в части тарифной политики, отличающиеся от согласованной всеми странами ЕАЭС ставки единого таможенного тарифа.

В то же время именно Казахстан добился гораздо более впечатляющих результатов в экономическом сотрудничестве с Китаем в рамках реализации инициативы Экономического пояса Шелкового пути. На начало 2016 г. Казахстан опередил Россию в области кооперации с Китаем, осуществляя более полусотни совместных индустриальных и логистических проектов стоимостью свыше 24 млрд долларов. Правда, некоторые из этих усилий останутся тщетными, пока к ним не присоединится Россия: такова, например, автомобильная трасса «Западная Европа – Западный Китай», упирающаяся «в никуда» на российско-казахстанской границе. В то же время Казахстан участвует и в прокладке маршрутов, идущих в обход России через Каспий и страны Южного Кавказа. Руководство в Астане стремится превратить страну в важнейший транспортно-логистический хаб, и здесь интересы Казахстана и России совпадают далеко не полностью. Тем не менее, в случае развития транспортной инфраструктуры наиболее перспективным направлением является сотрудничество Китая, России и Казахстана, причем позиции двух последних только укрепятся, если они будут проводить заранее согласованную линию в рамках ЕАЭС.

Институциональные слабости ЕАЭС обсуждались уже неоднократно. Как известно, основным механизмом, призванным уравновесить естественное экономическое доминирование России в ЕАЭС, является право вето и принцип равенства сторон при принятии решений Евразийской экономической комиссией. Правда, этот принцип не распространяется зеркально на участие в финансировании этого института, стоимость работы которого за несколько лет выросла экспоненциально. Возможности ЕЭК как наднационального органа минимизированы, эта структура даже лишена права самостоятельной инициативы в разработке тех или иных предложений по развитию сотрудничества в рамках ЕАЭС. Неудивительно, что «аппаратный вес» ЕЭК даже в самой России, в сопоставлении с весом национальных структур управления, продолжает снижаться. Ловушка принципа консенсуса, похоже, захлопнулась, а присоединение к ЕАЭС Армении и Киргизии лишь подчеркнуло остроту проблемы институциональной эффективности. Можно предположить, что изменение механизма принятия решений (а когда-то это обязательно придется сделать) спровоцирует серьезный кризис в отношениях между странами ЕАЭС. Альтернативой может стать переопределение миссии ЕАЭС и его институтов, их превращение в коллективный механизм, позволяющий странам – участницам экономического союза наиболее эффективным образом встраиваться в формирующуюся сеть взаимосвязей Большой Евразии.

Новая перспективная миссия институтов ЕАЭС могла бы состоять в выработке единой позиции стран-участниц по вопросам, связанным с множественными интеграционными инициативами и форматами торгово-экономического сотрудничества как в Евразии, так и в глобальном масштабе. Экономический пояс Шелкового пути – важнейший вызов для стран ЕАЭС, но далеко не единственный. Однако если России удастся убедить своих партнеров по ЕАЭС выработать единую линию по отношению к китайской стратегии экономического освоения евразийского континента, это будет принципиальным достижением. Ставки настолько высоки, что пересмотр институциональной модели ЕАЭС окажется вполне оправданным.

Некоторые выводы применительно к России

Важнейший импульс в ускорении изменений на просторах Большой Евразии исходит от Китая. Россия вынуждена реагировать на эти трансформации, но именно она способна существенно повлиять на их ход. Проблема в том, что одновременно усиливаются региональные и глобальные противоречия, они становятся более комплексными, охватывая не только сферы безопасности, экономики, торговли, финансов, но и информационные потоки и виртуальное пространство. Россия может оказаться в числе бенефициаров становления Большой Евразии. В то же время существует вероятность оказаться в этом процессе основным магнитом рисков и угроз.

Стратегическое партнерство с КНР становится для России ключевым. Оно не должно перерастать в формальный военно-политический союз, направленный против США или иной страны, но и Китай, и Россия будут действовать солидарно в деле демонтажа американоцентричного мирового порядка и построения более справедливой и безопасной системы международных отношений в Евразии и мире. России не избежать признания общего лидерства Китая, но она в состоянии сохранить равноправие и свободу маневра в выстраивании отношений стратегического партнерства с третьими странами.

Развивая стратегическое партнерство или конструктивный диалог с Индией, Вьетнамом, Ираном, Израилем, Египтом, при определенных условиях – с Турцией, Саудовской Аравией, Японией и Южной Кореей, Россия будет способствовать тому, чтобы Большая Евразия стала более сбалансированной системой, имеющей несколько центров силы. Не только добиваться благоприятного для себя баланса сил, но и постараться максимально расширить круг стран, с которыми возможно решение совместных задач на основе доверия и согласования интересов.

Одновременно России предстоит подготовить к интеграции в Большую Евразию собственные институты влияния на постсоветском пространстве, обеспечив совместно с союзными государствами существенное повышение эффективности и маневренности ЕАЭС и ОДКБ. Будет непросто. На первых порах скажется недостаток опыта, слабость экспертного обеспечения, инерция прежних отношений. Тем не менее, встраивание постсоветского пространства в Большую Евразию – неизбежный процесс, который лучше возглавить, чем сопротивляться ему. Если же будет достигнута синергия с процессами развития, обеспечивающими более быстрый и качественный экономический рост в третьих странах, то риски обернутся взаимным выигрышем.

Россия, конечно же, останется страной европейской культуры. Но сейчас речь не идет о том, чтобы прорубить в Европу очередное окно. Еще совсем недавно ведущие страны ЕС с пренебрежением отмахнулись от идеи Большой Европы «от Лиссабона до Владивостока». Теперь Москве предстоит принять участие в открытии кратчайшего пути к европейскому порогу для азиатских гигантов мировой экономики, хотя одной лишь ролью транзитера Россия не удовлетворится. Россия имеет возможность сформировать собственный, весьма солидный набор предложений, включающий не только пути сообщения и логистические центры, сырьевые товары, сельскохозяйственную продукцию, продукцию ВПК и космические технологии, но и безопасность. Речь идет об источниках нестабильности, угрожающих и старой Европе, и азиатским центрам глобального экономического роста. Вклад России в борьбу с сетевыми структурами исламского терроризма и в освобождение от их контроля части территорий Сирии и Ирака можно рассматривать как своеобразный экзамен на роль шерифа Большой Евразии. Единолично претендовать на такую роль безрассудно, но при условии разделения этого специфического труда с другими влиятельными игроками Большой Евразии экспорт безопасности может оказаться прибыльным и политически, и экономически.

В отношении Европейского союза пока нельзя сделать большего, чем продемонстрировать европейцам, что в формате Большой Евразии возможно решение некоторых проблем, с которыми сам Брюссель справиться не в состоянии. Не надо стремиться к достижению универсальных договоренностей, регламентирующих весь комплекс отношений стран ЕС с основным массивом постсоветского пространства (ЕАЭС) и – тем более – с другими частями Большой Евразии. Евросоюз находится на перепутье, и ему нужно время, чтобы выбрать направление собственной трансформации.

Россия обладает необходимым опытом и возможностями, чтобы справляться с рисками, возникающими в процессе становления Большой Евразии. Одной из составляющих успеха здесь является оптимальное разделение труда в рамках стратегического партнерства с Китаем, рядом других стран Азии и Африки, в отдаленной перспективе – с ведущими европейскими государствами. Но другая составляющая – запуск уверенного экономического роста, сохранение политической стабильности при одновременной модернизации системы государственного управления, обеспечение эффективного функционирования общественных институтов. Опыт Китая и ряда других азиатских стран будет весьма полезен в поисках работающей модели экономического развития, но в конечном счете только внутренняя совместная работа власти и общества сможет обеспечить России достойный статус и в Большой Евразии, и в мире.

28 ноября 2016

Дмитрий Ефременко

Как завершается эпоха после холодной войны

Дмитрий Ефременко – доктор политических наук, заместитель директора Института научной информации по общественным наукам РАН.

№6 за нояб. 2016

Америке придется отказаться от глобального доминирования и обратиться за помощью к Путину

Итоги переговоров по Сирии еще раз подтвердили, что если где и может быть решено будущее Ближнего Востока, так это только в Астане. Именно этот формат, максимально удаленный от американского влияния, от уходящей администрации Обамы-Клинтон, от попыток использовать террористов для свержения режима Асада, оказался действительно эффективным, в отличие от всех предыдущих, имитационных по своей сути переговорных усилий. Переговоры в Астане — это, в некотором смысле, абсолютно стерильная среда для того, чтобы действительно прекратить кровопролитие и определить будущее Сирии без американского вмешательства.

Неудивительно, что у этой инициативы есть и противники, пытающиеся сорвать переговорный процесс при содействии предыдущей американской администрации, уже идущей ко дну. В их арсеналах проверенный набор средств: создание спойлерских площадок, наподобие той, что предлагаются в Женеве при содействии ООН, отвлечение части участников от этих переговоров, изъятие наиболее радикальных группировок, подконтрольных бывшей администрации из переговорного процесса и перенаправление их по ложному следу.

Сюда же стоит отнести возобновление активных боевых действий и отдельные террористические вылазки со стороны непримиримых ИГ* и «Джебхат ан-Нусры» **. Все то, что американские спецслужбы и представители уходящей либеральной секты часто использовали в предыдущие годы своего правления.

Попытки срыва нарождающегося мира со стороны либерально-террористической спайки, созданной демократической администрацией — есть самый безобразный и подлый удар в спину тем, кто пытается установить мир в Сирии и на Ближнем Востоке.

Америка и Россия: соперничество за пальму первенства или сотрудничество?

Ясно, что даже при самом благоприятном стечении обстоятельств внутри новой американской администрации, соперничество Америки с Россией в регионе Ближнего Востока диктуется самой геополитической логикой, ходом истории и онтологией бытия. Как и соперничество в других регионах мира.

Другое дело, что американское сознание — это сознание подростка, который рвется к первенству, не обладая на то никакими основаниями, ни возможностями, ни знаниями, ни квалификацией. А сознание российской стороны — это умудренное опытом, обоснованное 1000-летней историей стремление к миру и стабильности. Поэтому не всякое первенство одинаково полезно. Первенство США — это взрыв, хаос, кровь и миллионы унесенных жизней — что мы уже наблюдаем по итогам либеральных авантюр Обамы. Первенство России — это мир, стабильность, традиция, гармония и бесконфликтное существование. В случае с сирийским урегулированием речь идет не о сиюминутном взятии приза за доминирование в регионе, а о судьбе человечества и мире в целом, которые поставлены на кон. И в этом смысле усилия России, создающей новую, на сей раз реальную коалицию для борьбы с терроризмом, уже продемонстрировали наибольшую эффективность.

Однако противников России ее успехи не вдохновляют, так как они продолжают свою критику по любому поводу. Сначала они возмущались тому, что Россия вводит войска в Сирию, теперь возмущаются тем, что выводит. В действительности же Россия выводит излишние войска. Даже не войска, а вооружение и средства ведения войны, которые были необходимы для взятия Алеппо. Само же Алеппо представляло собой, в свою очередь, олицетворение силы и непоколебимости американских террористических сетей. Засев в этом крупном городе, и успешно обороняясь там при активном участии американских советников, военных специалистов и спецназовцев, которые позже бежали по гуманитарным коридорам, великодушно открытым Россией для эвакуации американских подстрекателей из Алеппо, американо-исламистские боевики чувствовали себя неуязвимыми.

Однако после падения Алеппо — самого мощного центра и рассадника терроризма — такого количества вооружений больше не требуется. Сейчас речь идет скорее о зачистке, и о дальнейших дипломатических усилиях, — переговорном процессе в Астане. Это наши бывшие «американские партнеры» времен Обамы-Клинтон все еще продолжают стаскивать старый бронетанковый металлолом, сваливая его у границ России огромной недвижимой кучей, считая, при этом, что тем самым они обеспечивают европейскую безопасность, угрожая России. Российская же сторона действует на основании баланса разумного применения силы, отдавая предпочтение дипломатии и переговорам.

Америка Обамы: борьба с терроризмом или его создание?

Обама ушел, но то, что он оставил, представляет огромную проблему не только для Ближнего Востока, но и для новой американской администрации. И что теперь делать с американской операцией в Мосуле?

Все события последних восьми лет самого провального президента Обамы показали, что терроризм под руководством Хилари Клинтон стал инструментом номер один в руках либеральных маньяков для свержения неугодных режимов, разрушения стабильных государств и давления на Россию, которая очень болезненно относится к терроризму. Именно потому, что мы на своем собственном опыте испытали, что такое терроризм. Вот наивные американские «стратеги» с сознанием посетителей детского сада не знают, что такое терроризм, потому что все террористические вылазки, которые осуществлялись на территории США, а именно пресловутое 11 сентября 2001 года, плюс пара мелких эпизодов, были не столь стихийными, как хотели бы казаться.

Подлинный терроризм — это то, с чем сталкивалась Россия, но не сталкивалась Америка. Для американцев терроризм — это игрушка. Для нас же заигрывание США с терроризмом — граната в руках обезьяны. Они с помощью терроризма свергают режимы и пытаются устанавливать свое кровавое либеральное влияние, мы с терроризмом боремся. Они с помощью террора пытались выдавить боевиков из Мосула в сторону Сирии и Алеппо, мы этих боевиков там уничтожали. Они считают, что терроризм — это их палочка-выручалочка, которая будет давать им возможность подло, нарушая все правила — мораль, нравственность и какие-либо международные установленные нормы — иметь всегда преимущества перед нами. Для нас терроризм — опасное явление, дестабилизирующее мир. Но именно апологеты опасных игр с террором в конечном итоге столкнут Америку в эту самую яму.

В конце концов, терроризм предстанет перед Белым домом, расположится на его лужайке в Вашингтоне, улыбаясь, обвешанный взрывчаткой. Терроризм еще прогуляется по Америке, расстреливая и сжигая все на своем пути в этой блистающей лампочками и огнями стране. И те, кто поддерживал исламистские сети, еще поплатятся за свое легкомыслие и беспечное оперирование терроризмом в интересах либеральной секты. А Мосул так и не будет взят. Если, конечно, террористы из ИГИЛ не осуществят жест доброй воли, и по какой-либо непонятной причине сами не покинут этот город, отдав его коалиции бестолковых вояк во главе с американцами.

Новая американская администрация: сотрудничество в борьбе против терроризма

Новая американская администрация более трезво воспринимает созданную предшественниками террористическую угрозу. Наученная горьким опытом предыдущих восьми лет, новая команда очень скоро осознает свою некомпетентность в вопросах борьбы с терроризмом, а так же несостоятельность в решении проблем урегулирования Ближнего Востока. И Трамп, как рачительный бизнесмен, скорее всего, постарается отдать решение ближневосточной проблемы на аутсорсинг. То есть, передать все российской стороне. Потому что больше, собственно, некому передать. Но Трампу придется заплатить за это серьезную цену, он как бизнесмен должен это понимать. Борьба с терроризмом — это затратный процесс.

Что они будут просить? Очевидно, разгрести весь тот бардак, как выражается Трамп, который наделал Обама на пару с Хиллари Клинтон на Ближнем Востоке, разрушив стабильные режимы и выпустив джинна исламизма из бутылки, посеяв хаос в целом регионе. Который оттуда уже плавно перетекает в Европу, откуда на кораблях и «Боингах» боевики отправятся в Нью-Йорк и Вашингтон, где пожелают встретиться с либеральными элитами США и задать им вопрос — что дальше?

Понимая все последствия разрастающейся угрозы, этого торнадо-терроризма, который движется на Запад, Трамп, конечно, будет искать выходы, быстрые и эффективные способы решения. Но так как ни сам он, да и никто в его окружении абсолютно некомпетентны в вопросах взаимодействия с терроризмом, урегулирования такого рода проблем, то они вынуждены будут обращаться к Путину за помощью. И теперь уже Владимир Путин будет не соглашаться, хмурить брови, морщить лоб, требуя вернуть все то, на что, вопреки всем прежним договоренностям и здравому смыслу покусились безудержные маньяки предыдущей либеральной секты.

Вероятно, что Путин, как патриот своей страны, конечно, сначала выскажет все, что думает по поводу всех предыдущих выпадов со стороны США, но, в конце концов, признав, что не Трамп, но его противники учини все это безобразие, великодушно согласится. Урегулировать то безумие, которое посеяли либеральные маньяки, спровоцировав бурю, грозящую, в конце концов, снести Америку. В итоге, как это уже часто бывало в истории, ошибки «партнеров» придется расхлебывать нам. А вот Америке придется отказаться от глобального доминирования.

Трамп, конечно, любит торговаться. Мы не любим, но вынуждены: мы, конечно, разгребем весь этот бардак, который вы учинили на Ближнем Востоке, но вам придется отказаться от глобального доминирования и от претензий на единоличное управление миром. Отказаться от волюнтаристского насаждения своей воли всему человечеству, а именно, от проекта однополярного мира и американоцентричной доминации. Вот в таком случае мы спасем Америку от терроризма. Таковы условия сделки.

Коалиция в борьбе с террором: Россия — США или Россия — Иран — Турция?

Впрочем, ни в борьбе с терроризмом, ни в других вопросах тандема Россия — США вообще, в принципе, не может быть. Это исключено онтологией бытия. Россия и США могут сотрудничать. Они могут не воевать, например. Мы «можем поладить», как выражается Трамп. Можем разговаривать, и даже договариваться, заключая взаимовыгодные сделки. Но действовать заодно, двигаясь к общей цели — нет. Потому что мы цивилизационные полюса, геополитически движущиеся в противоположные стороны. Каждая себя называет «добром», а оппонента «злом». Мы может торговаться и договариваться в своих интересах, но при этом мы представляем собой полностью взаимоисключающие, стратегические, цивилизационные, геополитические и метафизические направления. Поэтому, тандема, конечно, быть не может, но взаимодействие — да, и оно вполне может быть эффективным.

А вот что касается Турции и Ирана, то это, безусловно, взаимодополняющие компоненты к усилиям России, которые в совокупности только и способны урегулировать весь тот хаос, который был создан американцами на Ближнем Востоке. Иран — это непререкаемое с точки зрения морали и нравственности теологическое государство, безусловный авторитет в исламском мире, точнее, в мире традиционного ислама. Турция — это та страна, которая освоила западный инструментарий существования, но при этом сохранила свои исламские традиционные корни. Приняв пророссийскую ориентацию, Турция становится важным компонентом не только в урегулировании, но и в развитии и процветании всего ближневосточного региона в целом. Именно тройственный союз России, Ирана и Турции только и способен остановить расползание терроризма. Если мир в Сирии и может быть установлен, то только путем сложения усилий России, Ирана и Турции, и только через переговоры в Астане.

* «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ) решением Верховного суда РФ от 29 декабря 2014 года было признано террористической организацией, его деятельность на территории России запрещена.

** Группировка «Джебхат ан-Нусра» решением Верховного суда РФ от 29 декабря 2014 года была признана террористической организацией, ее деятельность на территории России запрещена.

Валерий Коровин
26.01.17

«Российский колониализм»: мифы и факты

В начале декабря на церемонии вручения премии «Алтын сапа» («Золотое качество») президент Нурсултан Назарбаев выступил с резкой критикой «колониального прошлого» Казахстана, имея в виду период пребывания его территории в составе Российской империи. В России заявление Н. Назарбаева породило массу вопросов. СМИ поспешили напомнить, что никакого Казахстана в Российской империи, собственно говоря, не существовало. В состав империи со второй четверти XVIII по середину XIX вв. в основном в добровольном порядке вошли три казахских жуза (племенных союза), которые минимальными признаками государства (наличие зафиксированных границ, собственного денежного обращения, армии и бюрократического аппарата) не обладали. Как политическая целостность Казахстан возникает после Октябрьской революции 1917 г., и обязан своим существованием национальной политике большевиков, сделавших ставку на решение национального вопроса путем создания на основе крупных этносов союзных республик.

Причем статус союзной республики Казахская АССР, ранее входившая в состав РСФСР, получила последней из них в декабре 1936 г.

И хотя речь «лидера нации», как отмечали впоследствии некоторые российские обозреватели, была рассчитана на внутреннюю, казахстанскую, аудиторию и не предназначалась для широкого тиражирования в СМИ, полученный в итоге информационный эффект превзошел все ожидания.

«Во времена царской России все богатства из земли вывозились, а нам просто оставляли перекопанную землю и заставляли глотать пыль. У нас даже дорог внутри страны не было. А сейчас видели, какую железную дорогу запустили? А раньше такого не было, потому что мы были колонией», – заявил Н. Назарбаев, добавив, что граждане республики должны благодарить землю за такие ее богатства, как нефть, газ, золото и серебро. «Это – наше богатство, которое у нас в кармане, его никто не заберет, – отметил казахстанский президент, – Несмотря на кризис и на все плохое, что происходит, мы развиваемся. Мы не останавливаемся: запускаем гигантские предприятия, создаем новые рабочие места, современные заводы. Кто сейчас делает это в мире? Какое государство? Нет таких. Значит, мы страна, претендующая стать великой. У нее великий народ, и вы все его представители».

…Напомним, большая часть территории современного Казахстана в имперский период входила в состав Степного генерал-губернаторства с центром в Омске, называвшегося также Степным краем. Часть южных и юго-восточных территорий республики находилась в составе Туркестанского генерал-губернаторства со столицей в Ташкенте.

В Российской империи не было в широком употреблении и самого названия «Казахстан». Проживавшие на его территории кочевые племена именовались киргиз-кайсаками, равнинными или степными киргизами, а у самих казахов преобладало жузовое и племенное самосознание.

Формированием общего национального самосознания казахи опять-таки обязаны, прежде всего, СССР, благодаря которому, помимо национальной государственности, пусть и контролировавшейся жестко союзным центром, у них появился национальный алфавит (сначала – на латинице, потом – на кириллице), система всеобщего образования и средств массовой информации на казахском языке, а также современные формы культурной жизни, такие как кино, театр и т.п.

Но и до 1917 г. территория современного Казахстана отнюдь не представляла собой выжженную пустыню. Одним из главных показателей благополучия общества до его перехода на современную модель низкой рождаемости является рост населения. В казахских жузах, как и среднеазиатских ханствах, прирост населения был очень низким из-за постоянных междоусобных войн, низкого уровня жизни, эпидемий и отсутствия современной медицины. После вхождения в состав России численность казахов стала быстро увеличиваться. Так, в Букеевской орде, которой в 1799 г. было разрешено перейти Урал и кочевать между ним и левым берегом Волги, численность населения в 1802 г. составляла 31 тыс., в 1857 г. – 100 тыс., а в 1897 г. – 207,3 тыс. чел. Общая же численность казахов с течение XIX века увеличилась с 2,25 до 4 млн чел., или почти в два раза. На рубеже XIX – XX веков их естественный прирост составлял 0,8 – 1,4%. Население Туркестанского края с середины XIX века до 1916 г. также почти удвоилось, увеличившись с 4 до 7,5 млн чел. В некоторых районах прирост населения достигал 3% в год, что говорит о демографическом взрыве.

О том, что резкому увеличению демографического роста казахи обязаны, прежде всего, «российскому колониальному владычеству», говорит тот факт, что население Младшего и Среднего жуза, которые раньше вошли в состав империи, росло быстрее, чем Старшего жуза, окончательного присоединенного к России лишь в середине XIX века. Одновременно на территории современного Казахстана происходили и не слишком благоприятные для казахов процессы. В конце XIX – начале XX веков на территорию Степного края и Семиречья резко усиливается приток славянского (русского и украинского) населения. Его численность увеличивается в три раза и достигает почти 2 млн чел., а удельный вес приближается к 1/3. Выделение ему пригодных для земледелия земель нарушало традиционные пути перекочевок казахов и киргизов, что вело к росту недовольства с их стороны и стало одной из предпосылок восстания 1916 г. Но территория империи считалась тогда одним целым, а крестьянская колонизация Степного края рассматривалась властями как один из способов решения проблемы аграрного перенаселения в центральных и южных губерниях страны.

В имперский период в азиатских владениях России начинает развиваться промышленность. В Туркестанском крае она была связана, главным образом, с переработкой хлопка, а в Степной крае – продукции животноводства. Кроме того, на территории обоих регионов уже тогда начала развиваться добывающая промышленность и электроэнергетика.

К 1914 г. в Туркестане насчитывалось 220 хлопкоочистительных заводов и 30 маслобоен. В «десятые» годы XX века в регионе ежегодно добывалось по 12 млн пудов каменного угля. В 1914 г. в Туркестане было выработано 3,3 млн киловатт-часов электроэнергии, которую в дороссийский период вообще не производили. Промышленность Степного края была представлена маслодельными, мыловаренными, кожевенными, овчинно-шубными и т.п. производствами. В 30–40-е гг. XIX века здесь стала развиваться добывающая промышленность, включавшая добычу каменного угля, золота и цветных металлов, в развитии которой активно участвовал иностранный капитал. В 1913 г. в Степном крае было произведено 90 тыс. тонн угля и 7 тыс. тонн медной руды. В масштабах России это составляло 0,3% всего промышленного производства, но ранее промышленность, если не считать традиционное ремесленное производство, полностью отсутствовала.

Присоединение Степного края и Туркестана к России привело к началу железнодорожного строительства. Первой была построена Закаспийская железная дорога, которая к 1888 г. связала Красноводск и Самарканд и имела, главным образом, военное предназначение. К 1898 г. была построена железнодорожная ветка до Ташкента, а на следующий год дорога была переименована в Среднеазиатскую. На начало 1905 г. ее общая протяженность составляла 2382 версты. Проблемой было то, что новый железнодорожный путь не был связан с общероссийской железнодорожной сетью, а доставка грузов, пассажиров и войск осуществлялась морским транспортом через Каспийское море. В 1906 г. было завершено строительство Оренбургско–Ташкентской (Ташкентской) железной дороги, связавшей Среднюю Азию с Поволжьем и Центральной Россией. К 1913 г. ее протяженность составляла 2234 км. Стыковка Среднеазиатской и Ташкентской железных дорог привела к тому, что отдаленные районы края были связаны с железнодорожной сетью империи. Обе дороги обладали современным подвижным составом, а их запуск привел к общему оживлению экономики региона и способствовал повышению его привлекательности для инвестиций.

В имперский период наблюдается повышение уровня жизни, что стало следствием быстрого развития хозяйства, роста спроса на сельскохозяйственную продукцию, развития промышленности, строительства новых городов и т.п. Оплата за наемный труд в Туркестане, после его присоединения к Российской империи, увеличилась в 2-3 раза. Российские ученые, изучавшие Туркестан, отмечали, что раньше слуга, работавший на богатого сарта (старое название местного оседлого населения) получал 19 рублей в год с очень скудной пищей и одеждой, а, нанявшись к русским, он начал получать от 4 до 7 рублей в месяц с обильной пищей. Годовой доход арендатора-издольщика с десятины в начале XX века составлял 100–200 рублей в год, что по тем временам являлось очень большой суммой. Этому способствовал рост цен на хлопок-сырец, который превратился в главную товарную культуру региона. Активно развивалась система кредитных учреждений. К 1912 г. в Туркестанском крае насчитывалось 7 отделений Государственного банка и 40 – коммерческих банков. К 1913 г. в регионе насчитывалось 265 кредитных учреждений различного типа.

В период существования Российской империи, а также в еще более ранний, «московский», период была основана большая часть городов современного Казахстана. В их числе – Уральск (1584 г.), Гурьев (1640 г.), Семипалатинск (1718 г.), Павлодар (1720 г.), Усть-Каменогорск (1720 г.), Петропавловск (1752 г.), Кокчетав (1824 г.), а также обе столицы республики – Астана (Акмолинск, 1830 г.) и Алма-Ата (Верный, 1854 г.), являвшаяся столицей до 1997 г.

То есть основы городской цивилизации, без которой немыслимо создание современной экономики, были заложены именно во время пребывания казахов в составе Российской империи. В современном же Казахстане за четверть века независимости ни одного нового города пока еще не построено.

Очевидно, что «перекопанную землю» итоги экономического развития Степного края и Туркестана в составе Российской империи отнюдь не напоминают. Более того, именно в имперский период на территории региона появляются такие передовые по тем временам отрасли экономики, как железнодорожный транспорт и электроэнергетика. До 1917 г. в среднеазиатских владениях России были построены две крупнейшие по протяженности железные дороги, которые составляют основу его транспортной железнодорожной сети и поныне. Для сравнения – Туркестано-Сибирская железная дорога (Турксиб), строительство которой началось еще накануне революции и с большим напряжением сил завершалось в годы первой пятилетки, по сравнению со Среднеазиатской и Ташкентской железными дорогами имела в полтора раза меньшую протяженность (1442 км). Сельское хозяйство региона в этот период приобретает товарную направленность, что привело к повышению доходов населения и общему росту уровня жизни. Безусловно, создание независимых национальных государств с развитой экономикой целью России тогда не являлось, но и о беспощадной эксплуатации природных ресурсов региона говорить не приходится.

Почему же в итоге имперский период казахской истории рассматривается сегодня в качестве «черной дыры»? Здесь может быть несколько объяснений. Во-первых, Казахстан сейчас переживает период экономического кризиса, уровень жизни и покупательная способность населения падают, чего не наблюдалось с 1990-х гг. Для того, чтобы подчеркнуть достижения периода независимости, Н. Назарбаев и сравнил имперский период с современностью, не вдаваясь, естественно, в детали. Во-вторых, после присоединения Крыма к России и событий в Донбассе в Казахстане усилились опасения по поводу того, что северные области республики вскоре могут повторить их судьбу. 5 декабря суд г. Петропавловска приговорил местного жителя Игоря Чуприна по статье за разжигание межнациональной розни к 5 с половиной годам лишения свободы за призывы в социальных сетях сделать Казахстан частью России. С 2015 г. четверо граждан Казахстана были осуждены за участие в боевых действиях в Донбассе, где они воевали на стороне народных республик. Слова Н. Назарбаева вполне могли быть предназначены для «национал-патриотической» части казахского населения, недовольной чрезмерной зависимостью Казахстана от России.

После распада СССР Казахстан очень ревниво относится к собственной независимости, считая вопрос национального суверенитета ключевым. Параллельно с участием в деятельности ОДКБ, например, Астана ежегодно проводит со странами НАТО учения «Степной орел». В этом году они проходили на территории Великобритании, у которой с Россией в последнее время сложились крайне напряженные отношения. Казахстан по-прежнему поддерживает интенсивные контакты с пантюркистскими международными организациями. При этом в самой республике отношение к заявлению президента далеко не однозначное.

На том же ресурсе informburo.kz, который опубликовал речь Н. Назарбаева, есть целый ряд критических комментариев, авторы которых отмечают, что после распада СССР Казахстан лишился целого ряда созданных в советский период крупных промышленных предприятий, а состояние системы образования и медицины оставляет желать лучшего.

Причем их авторами являются как славяне, которых, по понятным причинам, большинство, так и этнические казахи. В целом же подобные заявления, скорее, разделяют русское и казахское население страны, усугубляя их различие во взглядах на историю.

При подготовке статьи использованы материалы монографии «Центральная Азия в составе Российской империи» (М., 2008).
Александр Шустов

12.01.2017

Затягивание решения вопроса о статусе крупнейшего водоема увеличивает военные риски

На саммите глав государств «каспийской пятерки», который должен состояться в Астане в нынешнем году, может быть поставлена точка в определении статуса Каспийского моря. Такое заявление сделал замминистра иностранных дел Азербайджана Халаф Халафов в Баку в ходе заседания специальной рабочей группы по разработке Конвенции каспийского водоема.

«Проделана большая работа в вопросе согласования позиций по проекту Конвенции об определении статуса Каспийского моря», – заявил Халаф Халафов в среду в Баку. По его словам, полное согласование проекта конвенции создаст предпосылки для определения статуса моря на уровне глав государств «каспийской пятерки» – России, Казахстана, Азербайджана, Туркмении и Ирана.

Баку рассчитывает на скорое разделение морского дна и основывается на договоренностях, достигнутых между Азербайджаном и Казахстаном и Россией. Халафов заявил, что осталось согласовать несколько пунктов. В частности, оговорить некоторые аспекты выхода каспийских стран в другие моря и океаны, право на проход военных кораблей по территориальным водам других стран, правила прокладки кабелей и трубопроводов. «Прошедшие саммиты, которые состоялись в Баку и Ашхабаде, сблизили позиции сторон в ряде вопросов. Надеюсь, что на очередном саммите стороны добьются соглашения по правовому статусу Каспия», – сказал азербайджанский чиновник.

Однако эксперты считают, что прорыва не произойдет. «Ни для кого не является секретом, что именно принцип раздела моря является ключевым сдерживающим фактором в переговорах. Позиция Ирана остается неизменной: Тегеран пока не согласился с принципом раздела моря», – сказал «НГ» научный сотрудник Центра изучения Центральной Азии, Кавказа и Поволжья Института востоковедения РАН Станислав Притчин. По его словам, не координаты всех пяти секторов должны войти в итоговый документ, а сам принцип размежевания должен быть тот, который использовали Россия, Азербайджан и Казахстан при разделе дна северной части моря. Тогда, напомним, использовался принцип серединной, или модифицированной, линии – равноудаленной от двух берегов линии, которая была несколько сглажена и траектория которой была согласована переговорщиками. Важно отметить, что данный механизм раздела является наиболее распространенным в мире при решении территориальных споров на море, так как позволяет найти компромисс с максимальным учетом географических условий.

Но в этом случае у Ирана было бы только чуть больше 13-процентной доли на Каспии, в то время как у остальных прикаспийских государств – больше. Например, у Казахстана по такой схеме могло бы быть около 29%. Тегеран же выступает с двумя предложениями: либо поделить шельф на пять одинаковых по площади участков, чтобы каждой из пяти стран досталось по 20% территории, либо вообще ничего не делить и совместно использовать всю акваторию. В прошлом году замминистра иностранных дел Ирана Ибрагим Рахимпур заявил, что его страна не согласится на 13% сектора Каспия.

«Интересно, что, по данным иранских СМИ, прикаспийские государства не смогли договориться по семи вопросам. Сложность состоит в том, что в мировой практике нет похожих, уже отработанных универсальных принципов раздела спорных участков в таком регионе, как Каспий. Он имеет уникальное положение. Максимум что было сделано – это заявление президентов пяти прикаспийских государств в 2014 году по поводу определения национального суверенитета каждой стороны над прибрежным морским пространством в пределах 15 морских миль. Также закреплялись их исключительные права на добычу любых водных биоресурсов в пределах 10 морских миль от берега», – сказал «НГ» директор Группы оценки рисков Досым Сатпаев.

Но затруднения переговорного процесса о международно-правовом статусе Каспия связаны не только с Ираном, считает Станислав Притчин. «Туркменистан, например, придерживается особой позиции по возможности прокладки транскаспийских трубопроводных проектов. Официальный Ашхабад настаивает, что реализация таких проектов может осуществляться без согласования со всей пятеркой. У России и Ирана позиция другая: ввиду замкнутости моря, уязвимости ее экологии любые трансграничные инфраструктурные проекты должны быть согласованы всеми игроками. Помимо этого, до сих пор остается неразрешенным азербайджано-туркменский спор из-за месторождения «Сердар–Кяпаз».

Поэтому эксперты называют заявление Халафа Халафова о том, что большая часть вопросов по проекту Конвенции о правовом статусе Каспийского моря согласована, слишком оптимистичными. «С учетом всех существующих факторов, а также происходящих событий в мире – война в Сирии, прошедшие выборы президента в США и предстоящие в Иране – по оптимальному сценарию можно прогнозировать, что подписание Конвенции о статусе моря в 2017 году станет настоящим прорывом. По оптимальному же сценарию возможна подготовка нескольких отраслевых соглашений, например по активизации экономического сотрудничества с учетом завершения работ по строительству железной дороги Иран–Азербайджан–Россия, а также принятие декларации или политического заявления с фиксацией достигнутых договоренностей, которые затем станут частью итоговой конвенции», – сказал Станислав Притчин.

Затягивание решения вопроса о правовом статусе Каспия, как считают эксперты, ведет к немалому количеству побочных рисков. Как отметил Сатпаев, первая проблема – это процесс активной милитаризации региона, когда практически все прикаспийские государства укрепляют в нем свои военно-морские силы. Вторая – поставка нефти на мировой рынок. «Основными поставщиками каспийской нефти на мировой рынок являются Казахстан и Азербайджан, в то время как для России, Туркменистана и Ирана каспийские нефтегазовые ресурсы не являются приоритетными», – омтетил Сатпаев. По его словам, 10 крупнейших нефтяных месторождений России, такие как «Самотлорское», «Ромашкинское», «Приобское» и др., расположены далеко от Каспия, как, впрочем, и крупные российские газовые запасы. У Туркменистана основные запасы газа также расположены на суше. Для того же Ирана углеводородный фактор не так важен, поскольку основную ставку он делает на свои обширные запасы нефти и газа в Персидском заливе. Хотя не исключено, что после отмены санкций против Ирана эта страна начнет привлекать инвесторов и на свои каспийские месторождения. К тому же Россия и Иран больше рассматривают Каспий как сферу своих геополитических интересов на стыке нескольких важных регионов, в то время как Казахстан и Азербайджан больше делают ставку на свои экономические интересы, связанные с добычей сырья.

«Именно поэтому Москву и Тегеран скорее волнуют не вопросы нефтегазового развития региона, а создание препятствий для присутствия на Каспии военных сил третьих стран или поддержание экологического равновесия. Частью этих геополитических игр в том числе являются протесты Москвы и Тегерана против строительства любых нефте- и газопроводов по дну Каспия, которые активно лоббировали США и ЕС», – отметил Сатпаев. По его словам, некоторые российские эксперты даже предлагали заморозить планы по активной добыче нефти и газа в регионе, чтобы создать условия для долгосрочного освоения биологических ресурсов моря. Но это, по его мнению, явно противоречит энергетической политике Казахстана и Азербайджана.

Виктория Панфилова
Обозреватель отдела политики стран ближнего зарубежья «Независимой газеты»

25.01.17

Расчет Казахстана на будущий рост цен на уран выглядит вполне оправданным. Несмотря на постоянные разговоры об отказе от атомной энергетики, развивающиеся страны сейчас массово строят новые реакторы, и объем потребляемого ими урана должен удвоиться к 2032 году. В сочетании со снижением добычи, которую сейчас проводит Астана, это неизбежно скажется на ценах, позволив Казахстану почувствовать выгоды лидерства на урановом рынке

В 1980-е годы крупнейшим производителем урана на планете был СССР – здесь его добывали до 16 тысяч тонн ежегодно. После распада Советского Союза уран стал попадать на рынок не из земли, а из утилизированных ядерных боеголовок, а в лидеры по добыче вышли Канада и Австралия. И так продолжалось до тех пор, пока около десяти лет назад Казахстан не решил вернуть себе советское урановое лидерство. В результате сейчас по силе влияния на урановом рынке Казахстан вполне сопоставим со всеми государствами ОПЕК, вместе взятыми, на нефтяном.

Несмотря на сокращение уранового рынка в последние годы, в Астане не намерены отдавать свое лидерство и переориентировать горнодобывающую промышленность на другие виды сырья. Наоборот, в Казахстане хотят воспользоваться своим господствующим положением в отрасли, чтобы стабилизировать мировые цены и благополучно дождаться восстановления спроса.

Наследники ядерной гонки

Добывать уран в Казахстане начали еще в 1948 году, а с 2003 года этим занимается АО «Волковгеология» в составе Национальной атомной компании «Казатомпром», которая контролирует более половины добычи урана в стране. В 1949 году Ульбинский металлургический завод в Усть-Каменогорске, построенный в рамках советской атомной программы, дал первую продукцию (оксалат тория). Вместе с производством на территории Казахстана начались геолого-разведочные работы: в 1951 году первое урановое месторождение было открыто в Джамбульской области. В конце 1950-х под Алма-Атой был запущен научно-исследовательский атомный реактор, а в 1972 году в городе Шевченко (ныне Актау), который из-за урановых разработок долгое время был закрытым, был запущен первый в мире экспериментально-промышленный реактор на быстрых нейтронах БН-350.

После распада СССР урановая промышленность Казахстана, встроенная в военно-промышленный комплекс советской империи, осталась только с двумя звеньями ядерно-топливного цикла: добычей урана и производством топливных таблеток, поэтому ее пришлось переводить на мирные рельсы и полностью перестраивать. В итоге «Казатомпром» к сегодняшнему дню превратился в гигантский концерн, включающий более двух с половиной десятков предприятий.

Парадоксальным образом самому Казахстану уран не нужен. Страна давно отказалась от ядерной энергетики, единственную АЭС начали выводить из эксплуатации еще в 1999 году, после чего станция была перепрофилирована в Мангистауский атомно-энергетический комбинат. Но это не мешает казахам неуклонно наращивать добычу урана. В 2007 году в республике было произведено около семи тысяч тонн, а в 2012 году уже втрое больше, 21,3 тысячи тонн. На 2016 год в планах было заявлено более 24 тысяч. По сути, весь мировой рост добычи урана в последние годы (с 42 тысяч тонн в 2005 году до 60 тысяч в 2015-м) приходится на Казахстан, хотя по запасам республика уступает той же Австралии, где располагается крупнейшее в мире разведанное месторождение – Olympic Dam mine.

Но в Австралии, как и во многих других развитых странах, расширить добычу урана очень трудно – такие попытки постоянно блокируются местными экологами, аборигенами, обеспокоенной общественностью. А вот в Казахстане таких проблем не существует. Астана, располагающая вторыми по объемам запасами урана на планете, полностью поддерживает уранодобытчиков.

Никакого сопротивления общества в Казахстане не наблюдалось ни в 2004 году, когда власти принимали масштабную программу развития урановой промышленности, ни в последующие годы, когда казахи активно наращивали добычу, создавая СП с французами, русскими и канадцами, которые сочли, что им выгоднее добывать уран в Казахстане, чем на собственной территории. К 2014 году доля урановой продукции в общем объеме экспорта страны достигла 2,5%. Это, конечно, далеко не нефть, которая составляет более половины экспорта (хотя из-за падения цен ее доля в последние годы сокращается), но в денежном выражении почти $2 млрд.

Сократить предложение

До последнего времени Казахстан не сбавлял темпов производства, хотя рынок урана дважды пережил падение цен. Достигнув пиковых показателей в 2007 году, когда фунт урана торговался по $136, цена на него обвалилась после финансового кризиса 2008 года и, слегка восстановившись, снова рухнула после аварии на АЭС в японской Фукусиме в 2011 году. Тогда некоторые страны стали сворачивать свои атомные программы. Если в 2011 году чистая прибыль «Казатомпрома» составила около $0,5 млрд, то в 2015 году упала до $125 млн.

Наконец, после нескольких лет падающих цен в Казахстане решили, что пришло время воспользоваться тем, что они добывают почти половину всего мирового урана. В середине января в «Казатомпроме» заявили, что в этом году Казахстан снизит добычу на 10%, до 21,8 тысячи тонн. В мировом масштабе это будет означать сокращение добычи на 3%. «Будет лучше для наших акционеров, чтобы эти стратегические казахстанские ресурсы на некоторое время оставались в недрах земли, чем были бы использованы в текущей ситуации перенасыщенного рынка. Уран будет реализован при более благоприятной ситуации на рынке в ближайшие годы», – пояснил решение компании ее глава Аскар Жумагалиев.

И действительно, цены на уран начали расти. После падения ниже $19 за фунт в конце прошлого года сейчас уран торгуется на уровне $23. Это максимальное подорожание урана за последние месяцы – в целом за 2016 год это сырье подешевело на 41%, достигнув минимальной стоимости в ноябре.

Впрочем, одним сокращением добычи Казахстан ограничиваться не собирается. Еще весной прошлого года, когда стоимость урана колебалась в районе $27, стало известно, что «Казатомпром» создает специальный фонд для избытков сырья, чтобы не продавать его в ближайшие три года по рекордно низким ценам. Часть добытого урана будет резервироваться в 2016–2018 годах, а сбываться при благоприятной рыночной ситуации в 2019–2021 годах. При этом банк урана аккумулирует излишки добычи только самого «Казатомпрома», и это не коснется его партнеров по совместным предприятиям: французской AREVA, канадской Cameco и находящейся под контролем «Росатома» Uranium One, которой принадлежит более 20% от общей добычи урана в Казахстане.

Для избытков казахского урана было найдено еще одно подходящее место – в Банке низкообогащенного урана, который в 2017 году создаст на Ульбинском металлургическом заводе Международное агентство по атомной энергетике. Закон о строительстве соответствующего хранилища Назарбаев подписал в декабре прошлого года, несмотря на многочисленные протесты экологов и общественности. По планам МАГАТЭ, которое курирует этот проект, на начальном этапе в банке, расположенном, к слову, всего в ста километрах от границы с Россией, будет сосредоточено до 90 тонн ядерного топлива для АЭС. Затраты самого Казахстана на проект стоимостью $150 млн ограничиваются лишь $5 млн, основную сумму внесли фонд «Инициатива по сокращению ядерной угрозы», США, ЕС, Кувейт, Норвегия, ОАЭ. В «Казатомпроме» рассчитывают, что производиться топливо будет именно из местного сырья.

Расширить спрос

Разумеется, просто откладывая запасы урана до лучшего времени и сокращая добычу, стимула развитию отрасли не придашь. Поэтому основные надежды Казахстана в этом направлении связаны с расширением рынка сбыта и линейки предлагаемых для продажи товаров. И основное внимание «Казатомпрома» здесь обращено на Китай.

Сегодня Китай основной покупатель казахского урана (доля КНР в урановом экспорте Казахстана, по некоторым оценкам, превышает 60%). Еще в 2009 году было заключено соглашение о поставках в Китай до 2020 года 24,2 тысячи тонн урана, но уже давно стало понятно, что эта цифра будет превышена – только за 2012–2013 годы Китай импортировал из Казахстана 24,5 тысячи тонн. Сырье из казахстанских рудников составляет около 75% от всего урана, импортированного Китаем. Так что по крайней мере от избыточных запасов Пекин поможет Астане избавиться, ведь снижать объемы закупок в Китае не собираются.

В настоящее время в Китае эксплуатируется тридцать и строится еще более двадцати атомных энергоблоков. Из десяти реакторов, запущенных в мире в 2015 году, восемь приходятся на Китай. Китайцам, как и Казахстану, чужды проблемы, присущие Австралии, – интересы госкомпаний там ставят выше мнения экологов или местных жителей.

Казахстан до сих пор так и не начал производить готовое топливо для АЭС на собственной территории – только в 2013 году республика начала обогащать уран на Уральском электрохимическом комбинате в России. Однако в «Казатомпроме» рассчитывают полностью освоить этот цикл к 2025 году, что предполагает новая стратегия госкомпании, и Пекин ей должен в этом помочь.

Помимо Китая, Казахстан уже стал крупнейшим поставщиком урана в США и Францию (пока эти страны лидируют по количеству эксплуатируемых АЭС и энергоблоков) и подключился к сделке по иранской ядерной программе. Соглашение гарантирует Тегерану возможность покупать природный уран, и Казахстан старается взять на себя часть этих поставок. Тем более, как ранее заявлял Назарбаев, сделка с Ираном стала возможна лишь благодаря его стране. По словам елбасы, Исламская Республика пошла на компромисс в обмен на 60 тонн природного урана, который ей предоставила Астана. Хотя до сделки с Тегераном власти Казахстана категорически отвергали какое-либо отношение к иранской ядерной программе.

За счет Казахстана намерена полностью обеспечивать свои потребности ураном и Украина. Во всяком случае, такие планы декларируются в Киеве, где хотят полностью отказаться от сотрудничества с Россией в этой сфере, и Казахстан тут становится самой простой заменой.

В целом расчет Казахстана на будущий рост цен выглядит вполне оправданным. Несмотря на постоянные разговоры об отказе от атомной энергетики, в 2016 году, по данным МАГАТЭ, в мире работали 442 атомных реактора, а к 2032 году их число должно вырасти до 650; объем потребляемого ими урана должен удвоиться. Помимо Китая, новые АЭС строятся в Индии, Южной Корее, ОАЭ, Иране, Турции, ЮАР. Временное снижение добычи и грядущий рост спроса на уран для новых реакторов неизбежно скажется на ценах, если не завтра, то в ближайшие 5–10 лет. Вот тогда в Казахстане, который к тому времени, возможно, обзаведется и собственной АЭС (на сегодняшний день имеющиеся планы по строительству станции заморожены), почувствуют приятное бремя лидерства на урановом рынке.

Петр Бологов
24.01.17