Что бы случилось, если бы 100 лет назад к власти в России вместо большевиков пришли меньшевики? Этот вопрос вполне оправдан. И можно даже найти ответ — только частичный ответ, вероятно, но точно ответ.
Постановка вопроса оправданна, потому что в марте 1917 года, когда самодержавие было свергнуто, меньшевики были, возможно, самой сильной политической партией в России, а большевики — маргинальным движением. Надо вспомнить, что и те и другие первоначально были фракциями в составе Российской социал‑демократической рабочей партии (РСДРП), которая была российским аналогом Германской социал‑демократической партии. Меньшевиков возглавлял Юлий Мартов и другие люди, чьи взгляды соответствовали тому, что немецкие социал‑демократы называли ортодоксальным марксизмом, который требовал установления политической демократии. Лидером большевиков был Ленин, по своему политическому темпераменту диктатор и конспиратор. Различия между теми и другими привели к разрыву, но он не означал деления РСДРП ровно пополам. К 1917 году у большевиков было некоторое количество последователей среди петроградских рабочих и в ряде других городов, зато они пользовались щедрой финансовой поддержкой, исходящей из секретных источников, вероятно связанных с правительством Германии. Но у них не было разветвленного партийного аппарата, и никто из их лидеров не пользовался особенной популярностью.
Меньшевики, напротив, имели сильные позиции в рабочем движении. Местные советы, возникшие спонтанно, провели выборы, и меньшевики показали на них хорошие результаты. Они были преобладающей партией в Грузии и вообще на Кавказе. Они пользовались поддержкой у евреев, точнее сказать, у обоих классов евреев. Мартов и многие другие меньшевистские лидеры — большинство их — были типичными представителями русской интеллигенции в ее еврейской версии. Они, вероятно, знали идиш и не отрекались от своего еврейского происхождения, но считали себя интернационалистами. И меньшевизм нашел поддержку у идишеговорящего еврейства, составившего Всеобщий союз еврейских рабочих, или Бунд, который был основной опорой партии (наряду с другими еврейскими фракциями). Меньшевики также заключили союзы с крестьянской партией, социал‑революционерами и с теми, кто считал себя либералами. Учитывая все это, легко вообразить, что если бы только российский политический ландшафт развивался естественным образом — если бы! — меньшевики, их фракции и их союзники со временем возглавили бы государство.
Однако Ленин был гением маневрирования. Его партия росла, но, несмотря на это, никто из ее лидеров, за исключением самого Ленина, не верил, что большевики могут совершить государственный переворот. Ленин же верил в это и уговорил своих товарищей попытаться. Они произвели свой переворот в ноябре (или октябре, по старому стилю) 1917‑го и представили его как решающее событие, произошедшее по воле Истории, с заглавной буквы. В этом отношении Ленин тоже был гением. Он знал, как перекричать других своим громоподобным теоретизированием. На самом же деле победа большевиков была чистой случайностью. Без самого Ленина переворот в Петрограде никогда не произошел бы. Он бы также не произошел, если бы Мартов и другие революционные лидеры лучше понимали, к чему стремится Ленин.
Так вот, что, если бы меньшевики сделали правильный шаг и дали бы отпор большевикам, — что тогда? Какими людьми оказались бы меньшевики на вершине российского политического олимпа? У нас есть способ ответить на этот вопрос. Хотя Петроград был крупнейшим русским городом, а Москва — следующим за ним, с другой точки зрения самым крупным русским городом был Нью‑Йорк. К 1917 году в Нью‑Йорке поселилось более полутора миллионов иммигрантов из Российской империи; большинство из них были евреями, но были также русские и представители других национальностей. Рабочие кварталы в Петрограде и других российских городах политически склонялись влево; то же происходило в иммигрантских кварталах на Манхэттене, в Бруклине и Бронксе.
Это было связано с тем, что в этих кварталах рабочими и политическими лидерами были ветераны российского революционного движения еще с царских времен, как правило, ветераны меньшевистского подполья, не из верхней интеллигентской прослойки, но — в подавляющем большинстве случаев — из Бунда. Люди, которые создали швейные профсоюзы в Нью‑Йорке (а также в Чикаго и других городах) и учредили Нью‑Йоркскую социалистическую партию (и ее наследников — Социал‑демократическую федерацию и Американскую рабочую партию 1930‑х годов), а также многие важные институты нью‑йоркской социал‑дмократии, Круг рабочих и другие благотворительные организации, жилищные кооперативы, летние колонии и, наконец, еврейскую ежедневную газету «Форвертс», — эти люди были, по сути, нью‑йоркским филиалом меньшевистской партии. В Нью‑Йорке — в отличие от России — меньшевики стали бороться с большевиками — и победили. И затем процветали. До 1938 года президентом городского совета Нью‑Йорка был Барух Чарны Владек, директор «Форвертса» и член Американской рабочей партии, легендарный герой бундовского подполья царских времен, человек, познавший и царскую тюрьму, и сибирскую ссылку и сумевший устоять, когда сам Ленин уговаривал его изменить своим революционным принципам.
Разумеется, меньшевизм в Нью‑Йорке приобрел местный колорит: все были рады размахивать американским флагом. Но он сохранял русскую социал‑демократическую идеологию, пока, сделав все, что они могли сделать, левые иммигранты не влились в ряды американских либералов. Это было важным достижением американской политики в период президентства Франклина Делано Рузвельта и Гарри Трумэна.
Я не хочу сказать, что, если бы меньшевики в Петрограде преуспели в борьбе с большевиками, российская политика последующих лет стала бы напоминать нью‑йоркский либерализм. И все‑таки, если бы меньшевики выжили в России, если бы их партия не была ликвидирована, если бы им позволили дальше развиваться и процветать, если бы Бунду было позволено существовать и расти дальше, если бы меньшевистские лидеры сохранили свое влияние, если бы Мартов вместо Ленина стал главой государства — если бы все это произошло, Россия в ХХ веке пошла бы — смогла бы пойти — по пути, разительно отличающемуся от того пути, по которому она в результате пошла.
Но этому не суждено было случиться. Поэтому годовщина мрачная. Мне жаль лишь того, что в нашем столетии утраченные возможности могут быть утрачены также для памяти. В России память о меньшевиках исчезла полностью вместе с самой партией (которая как институция продолжила существовать только в Нью‑Йорке, где оставшиеся ее лидеры издавали партийный журнал — «Социалистический вестник» — до 1960‑х годов). Но и в Нью‑Йорке тоже память об этих старых традициях — русской социал‑демократической идее, которая так значительно повлияла на сам город и на американскую еврейскую жизнь в те времена, — возможно, исчезла или, как сказал в Петрограде 1917‑го Мартову известный перебежчик от меньшевиков к большевикам Лев Троцкий, была отправлена «на свалку истории». 
Оригинальная публикация: The Dark Centennial of the Russian Revolution
Король Саудовской Аравии Сальман бен Абдель Азиз Аль Сауд прибыл с официальным визитом в Москву. За последнее время две страны, имеющие немало разногласий политического характера, продемонстрировали готовность наладить более тесные связи. В экспертной среде указывают на то, что саудовская сторона испытывает необходимость в России – прежде всего из-за ослабления американского присутствия на Ближнем Востоке и из-за растущего влияния Ирана.
