Усилия России по сирийскому урегулированию в рамках трехстороннего диалога входят в новую стадию. После того, как попытки России отдать приоритет на переговорах по сирийскому кризису диалогу с США потерпели неудачу, кажется, что Россия начинает переориентироваться на переговоры по сирийскому урегулированию с Турцией, также одновременно привлекая к диалогу и Иран. Как кажется, в нынешних условиях российская сторона стремится достичь прогресса по урегулированию как можно скорее. И отсюда возникает вопрос — на трехстороннем переговорном процессе с участием России, Турции и Ирана, какому именно участнику российская сторона склонна отдавать приоритет? Мы постарались дать ответ на данный вопрос с помощью нашего эксперта — старшего научного сотрудника отдела российских исследований при Институте изучения Ирана и Евразии (IRAS), члена Ученого совета института д-ра Махмуда Шури.
— Хотя и кажется, что нынешние российско-турецко-иранские переговоры имели изначально трехсторонний формат, последующий ход переговорного процесса показал, что на самом деле эти переговоры все же больше двусторонние. То есть, это переговоры, главным образом, между Россией и Турцией, и они могут сделать свое дело и без участия и мнения иранской стороны. И изначально казалось, что русские, хотя и имели тесно сотрудничество с Ираном в деле планирования контртеррористических операций, в деле же переговорного процесса не придают столь большого значения роли и позиции иранской стороны. Какого Ваше мнение относительно этой проблемы?
— В любом случае, вполне естественно, что Россия позиционирует именно себя как главную движущую силу на этих переговорах. Поскольку, как она себе представляет, в ее руках как государства-члена Совбеза ООН, заметно больше возможностей, механизмов ведения международных переговоров. Если посмотреть на характер отношений, какие Россия имеет со всеми сторонами сирийского конфликта, то благодаря им Москва в переговорном процессе будет иметь заметно большее влияние, и она сможет напрямую вести переговоры абсолютно со всеми. Естественно, что Иран не готов выступать на данных переговорах в подобном качестве. Иран не может вести переговоры с Америкой и также не может напрямую общаться с представителями сирийской оппозиции, как и с такими странами, как Саудовская Аравия. Стало быть, единственная возможность, которой обладает Иран — это, при определенных условиях, вести переговоры с Турцией. В соответствии с этим, русские признают за собой право выступать на данных переговорах на первых ролях. Та роль, которую они отводят Ирану — это сотрудничество в практических и оперативных сферах. По их представлениям, Иран обладает целым рядом возможностей и мощностей именно для этого, то есть для чисто технического сотрудничества или для планирования боевых операций.
То есть, в момент, когда надо было разрабатывать боевые стратегии противостояния терроризму, первым партнером России на переговорах был именно Иран. Однако уже сейчас, когда сирийский кризис постепенно переходит в новую фазу, и уже начинается чисто политический процесс, естественно, что Россия пытается по максимуму использовать свое превосходство, которым она изначально обладает за столом переговоров. С того момента, как начала обсуждаться тема сотрудничества на переговорах именно России и Турции, возник целый ряд вопросов относительно того, какая роль и какая сфера предусматривается Россией именно для Ирана, при том типе и образе взаимодействия, которые начали складываться между Турцией и Россией. Вероятно, на самом деле сама Россия не очень заинтересована в том, чтобы обсуждать роль Ирана в начавшемся политическом процессе. Гораздо больше ее волнует то, чтобы самой эффективно выступать от имени фронта сторонников правительства Асада. Подобно тому, как ранее США пытались эффективно выступать на переговорах от имени оппозиции, пока эта роль не начала постепенно переходить к Турции. В настоящий момент США по понятным причинам на некоторый момент дистанцировались от переговорного процесса, и на их место пришла Турция. С другой же стороны, как представляется, Турция способна на этих переговорах выступать более гибко, нежели США, и, с практической точки зрения, может оказаться силой, которая обладает большим влиянием. И русские стараются использовать и эти возможности.
Россия, используя ту ситуацию, которая сложилась после нормализации отношений с Турцией, пытается направить общий ход переговоров в сторону, желательную для себя. Как мне представляется, та озабоченность, которая сейчас возникает в связи с этим у иранской стороны, вполне понятна. Иран, пока шла военная фаза конфликта, задействовал все свои мощности, чтобы сотрудничать в оперативных вопросах. И сейчас, когда идет фаза политического урегулирования, он не хочет утратить то, что было достигнуто с таким трудом, когда приходилось сотрудничать «в боевой обстановке». А с другой стороны, опять же получается, что по некоторым вопросам урегулирования соображения и проблемы, которые значимы для российской стороны, совпадают с таковыми у иранской, но по многим позициям они, вероятно, отличаются. Точно также, вероятно, отличается российское и иранское видение нынешних сирийских проблем, и взгляд сторон на политическое будущее Сирии. Поэтому естественно, что эти расхождения будут, возможно, влиять и на характер переговоров.
Тема, которая обсуждается в этой части нашей беседы, это именно российско-турецкий характер отношений и регионального сотрудничества, к обсуждению же особенностей российско-иранского диалога и проблем российско-иранского сотрудничества по Сирии мы еще обязательно вернемся в ходе следующей встречи. Как кажется, те процессы, которые мы можем сейчас наблюдать в двусторонних отношениях и региональном сотрудничестве Москвы и Анкары, не выглядят логичными. Поначалу динамично развивавшиеся двусторонние отношения вдруг прерываются всем известным инцидентом, приобретают напряженность, сотрудничество почти прекращается, но после этого они снова «вдруг» возрождаются, и снова мы видим сотрудничество, причем развивается оно чересчур ускоренно. И потом, та самая Россия, которая еще недавно, вплоть до самого последнего времени, обвиняла Турцию в поддержке терроризма на территории Сирии, сейчас вдруг выбирает Турцию как альтернативу вместо «временно выбывших» США.
— И как Вы полагаете, по каким конкретным причинам Россия повернулась в сторону Турции? Достигнет ли этот разворот желаемых целей? Может ли это сотрудничество дать результаты и цели, которых добивается российская сторона?
— Россия имеет в Сирии целый ряд целей и интересов, которые и определяют приоритеты Москвы в ее политике. А то, как и в какой форме Россия достигнет этих целей и как обеспечит свои интересы — уже второй по значимости вопрос. Момент, когда Россия только активно «вмешалась» в сирийский кризис, ее позиции и интересы в этом регионе находились под угрозой. И наверняка, если бы Россия не «вмешалась» тогда, сейчас она вообще почти не играла бы никакой роли в сирийском урегулировании и не обрела бы там те позиции, которыми обладает сейчас. Исходя из этого, с кем и в какой форме сотрудничать — для русских является вопросом второстепенным. Соответственно, если бы они могли обеспечить свои интересы, сотрудничая с Америкой, они непременно действовали бы именно так. Если бы они могли достичь своих целей и решить свои задачи вместе с Ираном, то выбрали бы партнером Иран. И если сейчас они могут решать свои задачи вместе с Турцией, то они будут действовать дальше именно в таком ключе. И это само по себе не может быть поставлено им в упрек, как и любой другой стране, которая была бы на их месте.
Так будет действовать абсолютно любая страна. В особенности, такая крупная сила, как Россия, которая действует «с широким размахом» на мировой арене и на региональном уровне. Но если говорить конкретно о Турции, то Россия прибегла к диалогу с ней по особой необходимости. После кризиса на Украине, и санкций, которые были введены против России, русские преследовали цель устранить то экономическое давление, под которым они оказались, интенсифицируя сотрудничество с Турцией в торгово-экономической сфере и развивая с турками совместные грандиозные проекты в сфере энергетики. И, таким образом, путем экономического взаимодействия с Турцией, они старались решить свои собственные проблемы, и удовлетворить собственные потребности в сфере экономики. И одновременно, диверсифицировать свои «энергетические маршруты» в западном направлении, чтобы не оказаться в сложном положении в результате возможного давления со стороны западных государств. По этой причине, вплоть до инцидента с российским самолетом, российско-турецкие отношения развивались весьма позитивно. Причем они находились на высоком уровне не только с точки зрения чисто экономического, но и политического взаимодействия. Но в любом случае, инцидент с самолетом стал настоящим шоком, от которого русским было очень тяжело прийти в себя: они не представляли, что могут иметь такие проблемы именно с Турцией, тем государством, с которым у них так позитивно развивалось отношения, как в экономической, так и политической плоскости.
В то же время, весьма многие предполагали, что этот конфликт может быть решен очень быстро, поскольку обе стороны, и Россия, и Турция очень нуждаются друг в друге. И мы увидели, как после случившегося инцидента, со стороны Турции в конечном итоге последовало извинение, и это же извинение было принято очень быстро. И вновь российско-турецкие отношения довольно быстро выходят на прежний уровень, как и ожидалось и той, и другой стороной. Но в связи с сирийской темой, сближения России и Турции именно по сирийскому урегулированию было бы весьма трудно ожидать, если бы не произошел ряд событий внутри самих Турции и Сирии. Так или иначе, в конечном итоге сложились благоприятные условия для того, чтобы и Россия и Турция на переговорах по Сирии оказались за одним столом. Неудачная попытка государственного переворота в Турции и то,что последовало потом, а также поражения противников Асада в Алеппо, стали еще одними причинами того, что Турции пришлось пересмотреть свою политику в отношении Сирии. Как раз этот пересмотр и стал причиной того, что в дальнейшем стало возможным сотрудничество с Россией по сирийскому политическому урегулированию. Как мне представляется, и Россия, и Турция сейчас находятся в таких условиях, что, при выходе в своем взаимодействии на определенный уровень, они сочтут возможным пойти на некий раздел сфер влияния в Сирии. Собственно, уже сейчас мы можем наблюдать таковой раздел — это видно по поведению обеих стран. В городе Аль-Баб, русские действовали так, как действуют обычно при авиаударах ВВС Турции. То есть, обе стороны сейчас пришли к пониманию того, что продолжение сирийского кризиса будет создавать для каждой из двух сторон все большие трудности. Русские далее не хотят нести за сирийское урегулирование расходы в одиночку, не хотят иметь ни политические, ни экономические, да и чисто военные издержки. И турки также видят, что продолжение гражданского конфликта в Сирии причиняет им самим все больший ущерб. Вот обе стороны и пришли к выводу о том, что им необходимо взаимодействие друг с другом, чтобы разделить также сферы влияния и интересы. Но в связи с эти возникают два больших вопроса уже для нас. Первый вопрос — при таковом разделении интересов какое место достанется Ирану, или же, возможно, что здесь место Ирана игнорируется вообще. И второй — сохранится ли эта атмосфера сотрудничества между сторонами, и если да, то как долго она будет сохраняться?
Относительно первой проблемы, можно сказать, что Иран, благодаря тому, что имел двустороннее взаимодействие с Россией в военно-оперативном плане, сумел войти в тот переговорный процесс, который начался между Россией и Турцией. И мы, таким образом, видим, что, хотя бы формально, возникла группа урегулирования из трех сторон, России, Турции и Ирана, которая уже провела заседание в Москве. И до сих пор еще кажется, что все три стороны пытаются, в ходе переговоров, прийти к соглашению относительно политического будущего Сирии. Но естественно, что все три стороны не обладают в переговорном процессе одинаковыми возможностями, и не все проявляют одинаковую гибкость и склонность к взаимодействию. Возможности иранской стороны в ходе этого переговорного процесса ограничены, и данное обстоятельство создает нам здесь некоторое количество трудностей.
Мы ведь с самого начала являлись твердыми сторонниками сохранения и консолидации режима Башара Асада в Сирии. И эта наша цель до некоторой степени реализовалась, однако в любом случае политическое будущее Сирии Асада продолжает, как мне кажется, оставаться неясным. Пока нет ответа на тот вопрос, насколько далеко мы сможем продвинуться в переговорах с российской и турецкой сторонами относительно политического будущего для режима Асада и когда мы сможем прийти к согласованному решению. И это обстоятельство создает определенные трудности в наших переговорах. А вот российская и турецкая стороны могут многое дать друг другу, чтобы прийти к решению, которое устроит обоих. Русские вполне могут взять на себя, до некоторой степени, защиту турецких интересов. И турки также могут гарантировать соблюдение интересов России. И в силу этой проблемы получается, что все три стороны взаимодействуют на этих переговорах как бы в не совсем равных условиях. Что же касается будущей судьбы российско-турецкого взаимодействия, и степени, до которой оно может дойти, то здесь нужно обратить внимание на следующее. Хоть обе стороны и проявили достаточно политической воли, чтобы, работая вместе, взаимодействовать по данной проблеме, и, наконец, отыскать путь к решению сирийской проблемы, нельзя, как мне кажется, быть до конца уверенным в том, что эта атмосфера взаимодействия уже установилась раз и навсегда.
Есть весьма высокая вероятность того, что сирийская оппозиция изобразит из себя «жертву», заложником российско-турецкого взаимодействия, и тогда она попытается спутать всем все карты. И если такое произойдет, то ситуация, конечно, снова изменится. С другой стороны, и правительственные силы, и также те силы, которые выступают на стороне Асада — это еще один игрок, который не хочет выбыть из игры, и он тоже хочет получить гарантии для своего выживания. Сторонники Асада также стараются вести свою собственную игру. По этим причинам, ни Турция не может, так как того хочет Россия, дать последней полные гарантии того, что она удержит сирийскую оппозицию под своим контролем, но и Россия также не может, как того хочет Турция, дать ей гарантии того, что сможет в достаточной степени влиять и на Иран и на правительство Асада, чтобы удержать их под своим влиянием. По крайней мере, для иранской стороны совершенно нет необходимости связывать себя какими-то обязательствами, если переговоры не пойдут по желательному для него пути. Соответственно, мы можем говорить только о минимальном взаимодействии между всеми тремя сторонами. Но нет никаких гарантий, что и это минимальное взаимодействие сохранится — как только какая-то из сторон ощутит, что действует себе во вред, она тут же может нарушить всю игру. И тогда уже существующая схема взаимодействия неизбежно претерпит серьезные изменения.
— По проблеме российско-турецкого взаимодействия существует предположение о том, что, по всей вероятности, Россия надеется получить от переговорного процесса с Анкарой большие для себя выгоды, по сравнению с переговорами с США; дескать, она сможет, используя влияние Анкары на сирийских оппозиционеров, существенно снизить свои собственные издержки в Сирии, и, напротив, еще более упрочить свои позиции. Как Вы сами уже указывали, для России было самой большой трудностью убедить сирийскую оппозицию присоединиться к переговорному процессу. На самом деле, Россия еще в 2014 г старалась наладить переговорный процесс, предлагая в качестве возможной площадки Москву, но не добилась успеха. Действительно ли Россия может, в отношении Турции, сыграть роль «старшего» партнера? Или же, если она хочет при помощи Анкары получить какие-то преимущества в диалоге с оппозицией, то какие гарантии она сама может предложить Анкаре?
— Относительно российско-турецкого взаимодействия я не могу сказать, кто в нем будет действительно «страшим» по отношению к другому. И та, и другая стороны нуждаются друг в друге совершенно одинаково, и у каждой из сторон в распоряжении имеются свои рычаги влияния. Каждая из сторон видит свой интерес в том, чтобы прийти к осязаемому и приемлемому для нее результату, и чтобы это произошло как можно скорее. Русские не хотят продолжать присутствовать в Сирии в том же качестве, то есть в качестве «интервента». Они пришли туда, чтобы все там завершить в течение нескольких месяцев. Но находятся там уже год. В итоге, они испытывают давление со стороны ряда игроков международного сообщества, и очень не хотят, чтобы сирийская проблема как-то влияла бы на выстраивание их отношений с администрацией Дональда Трампа в Америке. Это все те обстоятельства, которые осложняют положение России. С другой стороны, подобные осложняющие обстоятельства есть и у Турции. Турция, в силу того ущерба, который она несет от продолжающегося сирийского кризиса, тоже хочет как можно быстрее найти какое-то решение этой проблемы. Поэтому обе стороны имеют достаточно склонности и стимулов продолжать сотрудничать друг с другом, и они располагают определенным набором возможностей и механизмов для взаимодействия. Взаимодействия, для которого пока нет серьезных препятствий. Но, как я уже указывал, имеется ряд игроков, которые могут почувствовать, что им этим взаимодействием наносится ущерб. Если же таковое произойдет, то это «нарушит всю игру» и для России, и для Турции.
(Продолжение следует)
1.02.2017
Ettelaat, Иран
Эрик де Лаварен (Eric de Lavarene)
