Foto:https://to-name.ru/
Алексей Полтораков, к.полит.н.
Национальный институт стратегических
исследований при Президенте Украины
До последнего времени ключевым, практически системообразующим вектором внешней политики России был европейско-евроатлантический (отношения с Западом — прежде всего с США и Европой). Однако в свете таких событий как антироссийские санкции Запада или фактическое исключения РФ из «Большой восьмерки» — то есть развития международных отношений Запад-Россия по сценарию очередной «Холодной войны» и блокового (в политико-военном и политико-экономическом понимании) противостояния — системная ориентация внешней политики России существенно трансформируется. (Нормативно политическим проявлением этого стала, в частности, утвержденная 20 апреля в 2014 г. Указом Президента РФ «Концепция государственной политики Российской Федерации в сфере содействия международному развитию».)
Свое участие в международном взаимодействии сегодняшняя Россия осуществляет через более чем 40 (!) министерств, ведомств и других федеральных структур (в т.ч. госкорпорацию «Росатом» и Курчатовский институт). На выплату взносов в разные международные организации этим структурам выделяется больше 70 млрд рублей в год.
Активно используя имеющийся арсенал геополитических рычагов и геоэкономических инструментов, Москва пытается построить «под себя» «блок силы», альтернативный Западному, откровенно доминирующему сейчас на мировой арене. В этом скорее «контр-Западном», чем откровенно «анти-Западном» блоке Россия претендует играть ключевую глобальную геополитическую роль, допуская для таких государств как Китай (прежде всего — членов ШОС и участниц БРИКС) лидерство геоекономического/геофинансового и смежных (торгово-экономического и т.п.) планов и масштабов (трансрегионального и регионального).
Москва также отдает себе отчет в том, что Запад (а прежде всего — США) резонно опасается излишнего усиления Китая за счет развития потенциала его сотрудничества с Россией, из-за чего не готовы окончательно «оттолкнуть» последнюю. Подобная игра на противоречиях дополнительно усиливает геополитические позиции России в ее общем геостратегическом диалоге с Западом.
28 июня в 2014 г. был принят Федеральный закон «О стратегическом планировании в Российской Федерации». Им предусматривается, что Стратегия национальной безопасности разрабатывается Советом безопасности «совместно с другими участниками стратегического планирования с учетом стратегического прогноза Российской Федерации на долгосрочный период» и корректируется каждые шесть лет.
(На 2015 г. прошло как раз шесть лет со времени принятия Стратегии национальной безопасности, действующей до 2020 г., что является формальным основанием для ее корректирования.) В начале июля с.г. на заседании Совета безопасности В. Путин заявил о необходимости скорректировать Стратегию национальной безопасности на основе анализа вызовов и рисков. Ключевыми Москве видятся прежде всего противоречия между основными участниками мировой политики, информационное противоборство и ксенофобия. Значимым международно-ориентированным «посылом» был пассаж о том, что внешнеполитический курс РФ остается неизменным — Россия готова взаимодействовать со всеми, кто этого желает.
В контексте реализации подобного замысла Россия в последнее время занялась принципиальной активизацией отношений как в общем формате ШОС и БРИКС (9 февраля в 2013 г. Президентом РФ В. Путиным была утвержденная «Концепция участия Российской Федерации в объединении БРИКС»), так и с ключевыми государствами-членами/участниками этих структур в частности.
Понятно, идеи реинтеграции «постсоветского пространства» остаются для Москвы более чем принципиальными. И именно система СНГ, куда входит целый ряд объединений, — начиная от СНГ как такого и заканчивая ОДКБ или ЕврАзЭС, — является «внутренним ядром» выстраиваемого Россией «центра/полюса силы». Однако нельзя не учитывать и того, что геоэкономический потенциал этого центра оставляет место для сомнений.
Действительно политико-идеологический позитив развития (ре)интеграционных отношений с Беларусью и Казахстаном как членами-основателями ЕврАзЭС и Таможенного Союза (тем более, что исторически идея Таможенного Союза принадлежит именно казахскому президенту Н. Назарбаеву) на фоне недавнего присоединения к этим интеграционным проектам Армении и ожидаемого присоединения Киргизии для России бесспорен. Однако геоэкономически на долю этих стран-партнеров приходится лишь около 7% торгового оборота РФ. К тому же ни одно из этих государств, невзирая на их в целом пророссийскую ориентацию, не признало не только аннексии Крыма (2014), но даже «независимости» Абхазии и Южной Осетии (2008), занимая на международной арене скорее нейтральную, чем пророссийскую позицию по ключевым проблемным вопросам региональных отношений.
Москва рассматривает формат ШОС своеобразным ключевым «внутренним контуром» нового геостратегического квази-полюса, а БРИКС — контуром внешним, скорее вспомогательным. Это во многом объясняется тем, что ШОС является организацией, несколько локализованной трансрегионально (восток Евразии), тогда как БРИКС «присутствует» также в Африке (ЮАР) и Южной/Латинской Америке (Бразилия). При этом БРИКС несколько напоминает «Большую восьмерку» — прежде всего своим «клубным» форматом объединения, определяющей как общую проблематику «повестки дня» этого «клуба», так и предметное поле обсуждаемых на его встречах вопросов.
Показательные в этом смысле результаты последних саммитов ШОС и БРИКС, практически одновременно прошедших 7-9 июля с.г. в российской Уфе. Принципиальное значение имел саммит ШОС — прежде всего в контексте присоединения к Организации новых членов (Индия и Пакистан, в перспективе — Иран) и партнеров (от «наблюдателя» Беларуси до «партнеров» Азербайджана и Армении, а также Камбоджи и Непала).
Таким образом, в определенном условном приближении ШОС несколько напоминает «Движение неприсоединения» времен Холодной войны и блокового противостояния. Вдвойне примечательно, что на фоне этих мероприятий премьер-министр Сирии Ваиль аль-Хальки в интервью агентству РИА Новости (21 июля в 2015 г.) сообщил о том, что ведутся переговоры о вступлении Сирии в Евразийский Экономический Союз (ЕврАзЭС).
Стоит упомянуть также подписанное в мае Соглашение о Зоне свободной торговли между ЕврАзЭС и Вьетнамом. Тем более, что во время закрытой части встречи председателя МИД РФ с председателями МИД стран АСЕАН, состоявшейся в начале августа в малазийском Куала-Лумпур, российский высокопоставленный дипломат С. Лавров предлагал азиатским коллегам воспринимать подобное соглашение в качестве «пилотного проекта». (Сейчас подобные переговоры касательно ЗСТ с ЕврАзЭС ведутся лишь с Южной Зеландией, но и они натолкнулись на технические трудности — Беларусь не смогла согласовать пошлины на молоко.)
При этом в рамках ШОС, несмотря на принципиальное его расширение за счет двух мощных государств, к тому же обладающими ядерным оружием, — Индии и Пакистана — пока еще сохраняет внутренний «баланс сил». Это объясняется прежде всего тем, что Индия является традиционным союзником России, тогда как Пакистан — не менее традиционным союзником Китая. Из-за этого ШОС может со временем превратиться в трансрегиональный эквивалент ОБСЕ/ООН для восточной Евразии, а его ключевые участники — РФ и КНР — способствовать общей деэскалации напряжения на субрегиональном уровне «сферы ответственности» Организации (прежде сего по линии Индия-Пакистан).
Однако при этом следует учитывать также ряд проблемных факторов. Это прежде всего наличие внутренних противоречий между потенциальными ключевыми актерами такой структуры как ШОС (прежде всего в отношениях Индия-Пакистан и Индия-Китай).
Стремления Москвы «геополитизировать» ШОС наталкиваются на противодействие Пекина, заинтересованного лишь в «геоэкономизации» деятельности этой структуры. Аналогичной является поляризация подходов Москвы и Пекина к векторам сотрудничества в формате БРИКС. В целом, Китай объективно не заинтересован ни в том, чтобы играть для России роль «второй скрипки» в ее геополитических «концертах», ни тем более опосредствовано втягиваться во все обостряемое противостояние по линии Россия-Запад. Так, позиция КНР касательно антироссийских санкций Запада формулируется по принципу «мы санкцию не признаем — но не можем не учитывать». Тем более, что общий контекст геополитических отношений Пекина с Вашингтоном становится все более проблемным, при том, что КНР более чем заинтересована в развитии геоэкономических отношений с США. Для сравнения: товарооборот КНР с РФ за 2014 г. составлял около 95 млрд. дол., а на середину в 2015 г. он уже продемонстрировал падение на треть; тогда как объемы торговли КНР с США — в шесть раз больше, причем у КНР — профицит в 343 млрд. дол.
Китай уже давно будучи «экономикой №2 в мире» и никоим образом не страдая «комплексом неполноценности» (в отличие от России), стремится постепенно направлять свою геоэкономическую мощность на усиление собственного геополитического потенциала и содействие реализации геостратегических амбиций на трансрегиональному уровне. (Именно на это направлены такие амбициозные геотранзитные проекты как «Новый шелковый путь».) Следует прежде всего учитывать все более четко артикулированные амбиции Китая в регионе Юго-восточной Азии, а тем более — территориальные, в частности относительно т. н. «первой цепи островов» (Спратли, Сенкоку/Дяоюйдао, Парасельских и пр.). В свою очередь, к 2020 г. ВМС и ВВС США планируют разместить 60% своих сил именно в Азиатско-Тихоокеанском регионе, имея целью прежде всего политико-военное сдерживание Китая от посягательств на таких региональных стратегических союзников США как Япония, а также Южная Корея, Вьетнам и пр.
Вместо выводов
В целом, под эгидой России и в тесной привязке к Китаю предварительно выстраивается конфигурация международного квази- «полюса силы» во многом альтернативного Западному. «Внутренним ядром» его является система СНГ-ОДКБ-ЕврАзЭС/ТС, «внешним ядром»/«внутреним контуром» — ШОС, «внешним контуром» — БРИКС. Однако наличие ряда проблемных факторов (как внутреннего, так и внешнего планов) существенно усложняет потенциал развития подобного «полюса силы», претендующего на влиятельную альтернативность относительно геополитически целостному и геоэкономически консолидированному Западному «полюсу силы».
Литература
Гарри М. Конкурентные стратегии Пекина и малых стран АСЕАН в Южно-Китайском море // Международные процессы. — 2015. — Т.13, № 1 (40). — С. 81-88.
Горобець І. Індія: нові внутрішньополітичні та зовнішньополітичні імперативи // Зовнішні справи. — 2015. — №4. — С. 37-38.
Грачиков Е.Н. Внешняя политика Китая: стратегии в контексте идентичности и глобальной перспективы // Международные отношения. — 2015. — № 3. — С. 290 — 306.
Шергін С. Азійсько-тихоокеанський регіоналізм у контексті проблем безпеки // Зовнішні справи. — 2015. — №6. — С. 16-21.
Кошелєва Х.Є. Порівняльна характеристика діяльності БРІКС і ШОС та їх місце на світовій арені // Вісник Харківського національного університету імені В.Н. Каразіна. Серія : Міжнародні відносини. Економіка. Країнознавство. Туризм / Харків. нац. ун-т ім. В.Н. Каразіна. — Харків: Вид-во ХНУ ім. В.Н. Каразіна. — 2014. — №1. — С. 22-26.
Манойло А.В. Итоги уфимских саммитов БРИКС и ШОС: если Запад не пересмотрит свою политику, он рискует стать «задним двором» БРИКС // Международные отношения. — 2015. — № 3. — С. 268 — 272.
Krepinevich A.F., Jr. How to Deter China. The Case for Archipelagic Defense // Foreign Affairs. — March/April 2015. Режим доступа: https://www.foreignaffairs.com/articles/china/2015-02-16/how-deter-china
Solingen E. Comparative Regionalism: Economics and Security. — Routledge, 2015. — 304 p.
Tingyang Zh. The «China Dream» in Question // Economic and Political Studies. — January 2014. — Vol. 2, No. 1. — Pp. 127-142.
Авторский перевод с украинского
Оригинал публикации
Полтораков О.
Геостратегія Росії: у пошуках альтернативного «полюсу сили» // Зовнішні справи.
– 2015. – №9.
http://uaforeignaffairs.com/ua/ekspertna—dumka/view/article/geostrategija—rosiji—u—poshukakh—alternativnogo—poljusu/
ГЕОСТРАТЕГИЯ РОССИИ: В ПОИСКАХ АЛЬТЕРНАТИВНОГО «ПОЛЮСА СИЛЫ» (caucasustimes.com)