ФРАНГИЗ ХАНДЖАНБЕКОВА
Не помню уж, в какие годы в моих руках случайно оказался взятый кем-то из библиотеки Академии наук толстенный журнал «Искусство кино». Я лишь успела наскоро перелистать, но до сих пор сохранилось ощущение соприкосновения с Мыслью. Не мелкой, поверхностной, дежурной, скользящей мимо сознания, а выстраданной, извлеченного из недр глубинного ума. И не просто необычной, оригинальной, яркой, неожиданной, а такой, которая словно открывает в твоем уме и душе некие потайные двери разума, расширяя его горизонты. И главное – взламывающей невидимые решетки собственной мысли, освобождая от застоявшихся стереотипов.
Такие же ощущения были испытаны в середине 70-х годов прошлого века, когда я лишь поверхностно перелистала только что купленный по чьему-то совету на «черном» рынке по дорогой цене сборник эссе, статей, дневниковых записей Поля Валери «Об искусстве». Он открывал совсем другой космос мысли.
«Искусство мысли» — такое определение можно дать журналу «Искусство кино». Той мысли, которая додумывается до конца, стремится к максимальной точности выражения, честной, адекватной и необходимой всегда, как воздух. Стоит ли говорить, что с тех пор я навсегда запомнила имя главного редактора — Даниил Дондурей. Совсем недавно он приезжал в Баку для участия в международном симпозиуме «Масс-медиа в условиях глобальных перемен», о котором информировала наша газета. Грех было не воспользоваться возможностью взять интервью для читателей «Бакинского рабочего», на что Даниил Борисович дал согласие.
— Даниил Борисович, насколько трудно или легко, интересно быть редактором большого аналитического, отличающегося многообразием тем, журнала?
— Это большой разговор. Дело в том, что журнал на сегодня один из самых старых по возрасту в Европе, потому что, например, французские или английские профессиональные журналы по искусству создавались либо сразу после Второй мировой войны, либо перед войной, а наш выходит с января 1931 года. Вначале, около четырех лет, под названием «Пролетарское кино», а с 1936 -го — под нынешним. Этот журнал специальный, и создавался не для зрителей, — тех, кто ходит в кинотеатры, а для профессионалов, тех, кто создает кино — режиссеров, сценаристов, операторов, драматургов, продвинутых киноведов… Тех, кто делал кино, был образован, разбирался, понимал какие-то важные мировые кинопроцессы. У этого журнала были разные тиражи, и самые востребованные годы — после доклада Хрущева на ХХ съезде партии в 1956 году, в основном, 60-е, до ввода войск в Чехословакию в 1968 году, и в годы перестройки и гласности, особенно в 1987 — 1989 годы. В эти периоды тираж достигал 25 тысяч экземпляров, что для интеллектуального журнала было очень много. Ведь «Искусство кино» не массовый журнал, как «Огонек», и не литературный, как знаменитые «Новый мир», «Октябрь», «Иностранная литература», «Звезда» и «Москва» идеологически отличавшиеся друг от друга, но тем не менее выпускавшиеся все миллионными тиражами, расходившимися по всему Советскому Союзу. Полумиллионным и даже достигавшим 800 тысяч был тираж выходившего в СССР журнала «Советский экран», в котором пропагандировались успехи советского кино, а также публиковались пронизанные оптимизмом различные статьи, интервью со звездами кино, с множеством иллюстраций. А «Искусство кино» публиковало теоретические статьи, критику, подробный анализ…
— Чем объясняется такой большой спрос на ваш журнал в эти годы?
— Духовным, идеологическим и мировоззренческим подъемом, тем, что интеллигенции казалось, что будет мощное обновление страны. Особенно после 1986 года, когда свою, очень важную роль сыграл состоявшийся через месяц после избрания Горбачева, Яковлева и других Пятый съезд кинематографистов. который осуществил своего рода взлом советской идеологии, настоящую революцию: не подчинился воле ЦК КПСС и не избрал назначенных им людей руководителями союза. Тогда были избраны Элем Климов, Андрей Смирнов, Вадим Абдрашитов, Сергей Соловьев и другие. Это было восстание, но Горбачев с Яковлевым не подавили его, наоборот, поддержали. Но в конце 90-х, как и в свое время в 1968 году после ввода советских войск в Прагу, стало понятно, что СССР не будет строить социализм с «человеческим лицом» (выражение Александра Дубчека).
— Кто основные авторы вашего журнала?
— В период подъема — кинематографисты. По традиции журнал занимался профессиональными проблемами, которые до сих пор актуальны. Это анализ режиссуры, сценарного дела, визуальных решений вплоть до монтажа, музыки, стилистики и многого другого. Ныне наша задача в том, чтобы сохранить качество чисто профессиональной аналитики, чтобы люди могли понимать…
— Это ликбез своего рода?
— Да, но не для начинающих, а для тех, кто уже снимает кино. Для них наши профессиональные авторы, состоящие из двух больших когорт — продвинутых киноведов, знающих и образованных, и создателей фильмов с репутацией интеллектуалов анализируют реальный процесс. Например, разъясняют, что же это такое, скажем, картина «Утомленные солнцем-2». Почему она не продавалась в другие страны, и хотя выдвигалась на «Оскар», в отличие от первого фильма Михалкова не смогла пробиться даже в десятку номинантов. Что это за фильм «Сталинград» Федора Бондарчука или работы таких режиссеров, как Хлебников, Попогребский, Герман-сын, Сигарев, которые с какого-то момента стали представлять Россию. Что это за люди? Почему они снимают такое кино, почему их приглашают на большие фестивали?
Специалисты, выступающие на страницах нашего журнала, досконально, со всех сторон рассматривают объект своих исследований, вынося беспристрастную, свободную от предвзятости оценку. Именно поэтому их мнение, а не чиновников определяет, какое российское кино останется в истории, а какое нет. Наши аналитики решают, выводя формулу успеха конкретного фильма. Для них при этом не важно, сколько было продано билетов — на сто тысяч рублей или на 100 миллионов. Если господин Сокуров снял фильм «Фауст» и наши критики, понимая, что это выдающееся произведение искусства, предугадывают, что он что-то получит на Венецианском фестивале, то их предвидение, как правило, сбывается, потому что основано на объективном анализе. И он таки получил там «Золотого льва».
Профессиональная оценка — первый и самый важный элемент, из которого складывается доверие к нам. Второе обстоятельство — это знают и в Министерстве культуры, и в Союзе кинематографистов, и в администрации президента: на наших критиков нельзя напрямую воздействовать идеологически: указать им или просто сказать, что авторы вот этого фильма любят родину и настоящие патриоты, только потому что показывают, что Великая Отечественная война, несмотря на большие трудности, — это беспримерная, безоценочная победа и т. д. Нет, наши авторы могут отдать должное фильмам, показывающим, что любая война — это ад, любая война — это смерть, гигантские жертвы, за которые расплачивается народ, и поэтому мы можем поддержать своей публикацией, например, фильм Сергея Лозницы «Счастье мое», точно так же, как это сделал крупнейший фестиваль мира — Каннский, пригласив в конкурс, в отличие от других русских фильмов (у нас снимают по 80 — 90 в год), потому что эта картина — мировая продукция. Фильм про Россию, снят российским режиссером с участием российских актеров. Я к тому, что мы идеологически свободны и пока еще никому не приходило в голову указывать нам какой фильм или телесериал надо поддержать, потому что мы хотим выдвинуть его на премию «Ника» или «Золотой орел», или на госпремию РФ. Конечно же, мы не пропускаем значимые фильмы и на своих страницах обсуждаем, анализируем, проводим дискуссии. Например, у нас было опубликовано шесть текстов по фильму «Оттепель», были статьи, посвященные фильму «Легенда№17» о Валерии Харламове.
Третий элемент: мы являемся основными партнерами, информационными агентами мировых фестивальных сетей и, в первую очередь, самых знаменитых фестивалей класса А, при отборе российских фильмов опирающихся на наше профессиональное мнение. В активе журнала 140 российских критиков. Таким образом, профессиональный анализ, идеологическая свобода, международное сотрудничество — это…
— Те «киты» на которых держится ваш журнал?
— Да, это три «кита», три критерия, три ориентации, на которых мы стоим. И четвертый «кит», а на самом деле, первый — это экономическая независимость, из-за которой мы постоянно, регулярно, ежегодно переживаем большие трудности.
— Откуда же трудности, если вы независимы?
— Они в том, что, стремясь сохранить свою независимость, мы соблюдаем «хитрый» баланс — доля денег каждой из 7 — 8 организаций, перечисляющих нам деньги, составляет не более 15 процентов нашего бюджета, а значит, ни одна из них не имеет «контрольного пакета», дабы диктовать нам какие-то условия. Например, деньги Минкультуры составляют лишь 12 процентов нашего бюджета. Даже Константин Эрнст, который поддерживает наш журнал, дает только 15 процентов. Это позволяет нам при чьей-то попытке навязать нам свое мнение сказать, что у другого инвестора иное мнение, или что научный совет журнала думает иначе. В то же время это создает для нас большие трудности, вынуждая постоянно «побираться» по банкам, телеканалам. Вот сейчас у нас очередная нехватка 25 процентов бюджета, но это не заставит нас отойти от своих принципов.
— Мне интересно, кто были ваши родители, какое они стремились дать Вам образование, как воспитать?
— Мой отец, можно сказать, жертва своего времени. В 1947-м ему «повезло»: он по политической 58-й статье получил не расстрел «без права переписки», не 25 лет, а третий, существовавший тогда вариант, — 10 лет. Сказал, что его не очень мучили — всего 6 дней и он стал… «японским шпионом».
— Что значит «не мучили»?
— Не били, просто не давали спать и кормили только селедкой. Через 6 дней. проведенных без воды и сна он все подписал. Он говорил: « Я вообще ничего не понимал — жив я или мертв». Это были простые, «человеколюбивые» пытки. Вышел он в 1954 году, просидев 7 из 10 лет, а уже в 1957 году его реабилитировали, он вернулся на работу. Просто 10 лучших лет из жизни мужчины — где -то от 34-х до 45 лет — он потерял.
— На основе каких обвинений он стал «японским шпионом»?
— Он уволил какую-то женщину… Он тогда жил в Рязани, был главным инженером военной базы на полковничьей должности. До этого он прошел 7 лет войны, вошел еще в 1939-м в Польшу. Был кадровым офицером, окончил высшую военную школу, электротехнический институт, но всю жизнь хотел быть художником. Все свободное время он рисовал и только, когда в 70 лет вышел на пенсию, отдался своему увлечению: рисовал натюрморты, пейзажи, был участником многих выставок – городских, республиканских… Был гордостью своего города, самодеятельным художником с общенациональным именем. Жил он в то время в Пензе, и прожил счастливые 10 лет. Наверное, поэтому он хотел, чтобы я тоже стал художником, но я стал искусствоведом, окончив факультет теории искусств ленинградской Академии художеств, хотя сам этого не желал. Меня привлекала социология, она была мне интересна.
— Чем этот интерес был обусловлен?
— Меня с юности очень остро интересовала жизнь общества, скрытая подоплека каких-то ее событий, логика и направление развития. Тем не менее по желанию родителей я окончил художественное училище в Пензе, куда ради этого они переехали, а потом и Академию художеств, хотя по приезде в Ленинград подал параллельно документы и на отделение социологии философского факультета, куда поступить мне не удалось.
— Что же помешало?
— Будучи провинциальным мальчиком, я не знал, что даже имея проходные баллы, евреев после смерти Сталина в ленинградский университет не принимали.
Негласно, под какими-то предлогами… «Вы знаете, мы выяснили, что вы уже поступили в Академию художеств, — сказал мне замдекана факультета, — как это могло быть?» Я объяснил, что окончил экстерном одиннадцатилетку и одновременно художественное училище. С документами училища поступил в академию, куда тоже хотел, а со школьными университет. «Но вы знаете, вы с другими документами уже поступили в другой вуз, и как бы ввели нас в заблуждение. «Ну хорошо, заберите оттуда документы (а у меня уже был студенческий билет академии) и напишите на имя ректора, что у вас такие-то баллы и наша комиссия по спорам еще раз рассмотрит ваш вопрос». Все это было сверхцинично. Я так хотел быть социологом культуры.
— А почему именно социологом культуры?
— Мне казалось, что без понимания того, что происходит в обществе, ни в чем нельзя разобраться.
— А как зародились у вас такие мысли? Что вас натолкнуло? Какие явления в обществе? А может, подсознание? Ведь вам было всего 16- 18 лет, и вдруг такие серьезные, взрослые мысли.
— У меня было ощущение, которое я пронес через всю жизнь, что культура это не только искусство. Она касается всех сфер жизни, а разбираться в этом могут только особые эксперты — социологи, люди, получившие философское образование.
— На эти мысли вас навели…
— Не родители, это мой собственный путь.
— Какие-то книги, может быть?
— Да, книги, несметное их число по философии, социологии, литературе — самые разные. В это время я более или менее читал по-английски.
— То есть вы интуитивно чувствовали, что из себя «вытащить», куда идти…
— Меня тогда буквально спас один человек — отец девочки, которая со мной поступила в Академию художеств. Она мне нравилась, и я уже приходил к ним домой в Ленинграде, познакомился с родителями. И вот с ее отцом я посоветовался. потому что назавтра мне нужно было забрать документы из академии и отнести их в Ленинградский университет имени Жданова, куда я тоже, судя по набранным баллам, поступил на философский факультет. «Ну если ты хочешь оказаться в армии и, поступив в два вуза, не оказаться нигде, то ты и будешь нигде. Тебя никогда, если не будет звонка секретаря партии, на философский факультет — вотчину ленинградского горкома КПСС, где готовят только инструкторов райкомов, ВЛКСМ, специальных людей, — не примут. Никогда. Только по решению ректора и по звонку из горкома партии».- сказал он.
— И вы тогда…
— Я понял, что этот человек знает, что говорит. Если ты хочешь быть социологом культуры, ты им станешь» — сказал мой мудрый папа. Так и произошло.
— Этот человек вас, действительно, спас.
— Они бы нашли другую зацепку…
— А какие еще люди сыграли важную роль в вашей судьбе?
— У меня были два выдающихся учителя в аспирантуре Института социологии Академии наук СССР, куда я поступил по окончании искусствоведческого факультета, причем на год раньше, потому что торопился стать социологом, хотел побыстрее войти в эту сферу и понимал, что только через профессиональную аспирантуру смогу достичь своей цели.
— Кто эти два человека?
— Это выдающиеся российские социологи Игорь Семенович Кон и Владимир Александрович Ядов, который был руководителем моей диссертации на тему «Символическое потребление культуры». Я защищал ее в годы, когда социология считалась еще чуть ли не буржуазной лженаукой.
— Вам посоветовали эту тему?
-Мы долго выбирали и с Коном, и с профессором Ядовым, который официально был моим руководителем. Он потом стал академиком, директором главного социологического института страны — Института социологических исследований Академии наук СССР (ныне Институт социологии РАН)
— Какую же роль они сыграли?
— Защищали меня, потому что я занимался несусветной «гадостью» — социологией культуры, а она табуирует, не любит, чтобы ею занимались. Отделы по ее исследованию закрывались, поэтому Ядов взял меня в отдел социологии личности и моя диссертация должна была как-то быть связана с личностью. А в 1975 году у меня были трудности с защитой диссертации.
— В чем они заключались?
— Основной моей темой было, как я уже сказал, «Символическое потребление культуры», ее воздействие на личность. Но вдруг на защите два членкора академии начали резко критиковать работу. Разгорался скандал. И вдруг через какое-то время на защите появился директор института знаменитый автор всех учебников по истмату, академик-секретарь отделения философии АН СССР Рудкевич, который никогда в защите кандидатских диссертаций не участвовал. А тут он берет в руки мой реферат, просматривает и говорит: «А вы знаете, мне дважды нравится наша защита. Во-первых, диссертант правильно понимает взгляды западной социологии и берет понятие «массовая культура» в кавычки, (а это мне Ядов в последние минуты расставил кавычки) понимая, что это враждебное, идеологически чуждое нам понятие. В СССР нет массовой культуры, только настоящее искусство и культура — не массовая, а общенародная». И второе, что сказал академик: «Как хорошо, что на кандидатских защитах у нас идут четырехчасовые бои. Я обязательно позвоню завтра председателю ВАКа. Давайте проголосуем, я буду голосовать положительно». Меня утвердили уже через две недели.
— Что их не устраивало?
— Я писал о том, что у массовой культуры совершенно другие цели, иной механизм действия, она может выполнять по отношению к культуре среди прочего и очень негативные функции. Массовая по своим социальным функциям культура побеждает искусство, потому что за ней стоят деньги, и много еще чего. Рецензенты утверждали, что в СССР нет массовой культуры. Вся советская культура — подлинная, художественная, очень гуманистическая.
— Мне интересно, какая из прочитанных в последнее время книг Вам более всего запомнилась и хватает ли Вам времени на чтение?
-Я читаю довольно много книг, затрудняюсь что-то из них выделить. Смотрю минимум 150 фильмов в год. Почти все русское кино – до 50 названий. Только во время Каннского фестиваля я смотрю 35 — 40 фильмов. С утра до ночи, поскольку должен в курсе происходящих в этой области процессов. Получается, что занят просмотром каждый третий день своей жизни.
— Меня заинтересовала Ваша фамилия, она необычная. Какова история ее происхождения?
Со слов отца знаю, что он табасаранский… Я даже не знаю, где это точно. Мой дедушка по линии отца – еврей-сефард, а по линии матери – ашкенази. Дедушка по линии отца пришел через Грузию и Северный Кавказ в несчастную Белоруссию ,где остался жить и умер, так же, как и моя бабушка от голода в 1920 году. Мой отец вместе со своей сестрой – им было, соответственно, 6 лет и три года, стали беспризорными детьми и были определены в детский дом. Там не стали долго мудрить с их фамилией – дедушку звали что-то наподобие Дон Дондур оглы – и записали так, как они сами решили: Дондурей. Так что это самодельная фамилия.
— А откуда же «оглы»?
— Не знаю, не задавался этим вопросом.
— Вы впервые в Баку?
— Нет, я бывал здесь три дня где-то в 1997-м или в 1998 году. Я просто сопровождал свою жену на похороны ее родной тети в Баку, где она родилась и была увезена в двухлетнем возрасте. Город с тех пор очень изменился, невероятно.
— А какими были самые первые впечатления?
— Сейчас Баку мне больше нравится, он стал большим евроазиатским городом с какими-то своими традициями, замечательными элементами архитектуры в Старом городе, где была реставрация, с квазизападным новоделом, с очень качественной структурой транспортных дорог, с красивыми станциями метро… В общем, вполне современный город, который, видимо, быстро обновляется. И видно, что страна, я не знаю об идеологических процессах, развивается интенсивно. У нее на это есть средства, желание, интерес руководителей, которые, видимо, чувствуют себя ответственными за свою нацию, территорию, культуру. Видно, что это не хиреющая, а развивающаяся страна. И второй момент связан с тем, что здесь действительно присутствует мультикультурность. Это редкое состояние. И если Россия все более изолируется по отношению и к Западу, и Кавказу, к инородцам, иноверцам, то здесь мультикультурность — одна из значимых ценностей, продуктивных мифологем. Здесь спокойно могут жить азербайджанцы, русские, евреи, горцы, представители других национальностей.
— Журнал «Искусство кино» в Баку, можно сказать, не найдешь…
— Нас можно читать на сайте kinoart. Ru. Мы в Интернете с 1997 года. В любом случае в Яндексе можно поискать. Там же размещен и архив.
— Спасибо за интересную беседу.
ethnoglobus.az