МАМЕДЛИ АЛИАГА
Во второй половине XX-го столетия в мире наметились процессы, характеризующиеся всплеском более глубокого осознания людьми своей этнической идентичности. Одним из вопросов, привлекающих внимание исследователей при изучении этнической идентичности, является выявление факторов, во многом определяющих устойчивость идентификационных процессов у представителей той или иной этнической общности. Эти факторы, обусловливая устойчивость этнической идентичности, довольно часто выступают в роли катализаторов этнической мобилизации, характерной для эпох, когда происходят кардинальные изменения в социально-политической, экономической и культурной жизни государств или даже целых регионов. При этом, как отмечают некоторые исследователи, для этнической мобилизации характерно синхронное протекание двух современных процессов, имеющих разнонаправленный характер: глобализации и индивидуализации. С одной стороны, происходит утверждение глобального менталитета за счет повсеместного, едва ли не универсального распространения сходных черт, стандартов и норм образа жизни, приобщения к общечеловеческим ценностям мышления и поведения. С другой стороны, набирает обороты тенденция, в ходе которой народы реализуют свое стремление к утверждению своей идентичности, за счет сохранения и культивирования своей самобытности, что порой приводит к обособлению или даже изоляции [9].
В последние годы особое внимание исследователей привлекает такой аспект формирования этнической идентичности, как появление у индивида чувства неизменности и устойчивости этнических характеристик – этнической константности [46, 11-30], т.е. суммы постоянных явлений традиционной культуры, сохраняющих свою устойчивость на протяжении длительного исторического периода. По мнению этих ученых, этнические константы, утверждаясь в сознании индивида в подростковом возрасте, завершают собой как формирование этнической идентичности, так и процесс поэтапного осознания неизменности основных психосоциальных характеристик. Тем самым, формирование этнической константности протекает аналогично процессам усвоения постоянства половых и расовых признаков: сознательное отнесение себя к определенному этносу и использование этнических ярлыков происходит раньше, чем ребенок начинает осознавать константность этнических характеристик.
По мнению С.Лурье этнические константы составляют содержание «центральной зоны» этнической культуры [18]. Понятие «центральной зоны» было введено американскими исследователями Э.Шилзом и С.Эйзенштадтом. По их мнению, «центральная зона» этнической культуры предстает как некое детерминирующее все культурные проявления этноса устойчивое ядро [41]. По всей видимости, именно это ядро или «центральная зона» представляет собой первичный слой психологической адаптации человека, который является важным элементом этнической культуры, как защитного механизма этнической общности. В основе этого механизма лежат внутренние системообразующие связи, присущие этносу как природно–социальной целостности и обеспечивают его воспроизводство и выживание. К ним можно отнести: форму расселения и адаптацию к природной среде, способы воспроизводства численности и поддержания возрастной структуры, уровень внутриэтнической сплоченности и устойчивости первичных коллективов (родовые структуры, сельские общины, городские коммуны) [4, 17-41].
Есть основания полагать, что формирование этнической константности происходит не только в процессе социализации личности, но и в отдельно взятые исторические периоды у достаточно зрелых людей под воздействием тех или иных социально-политических факторов. К таким периодам в жизни азербайджанского этноса можно отнести советский период, охватывающий 70 лет с 1920 по 1990 годы, когда власти прилагали немалые усилия для размывания этничности, и советское государство насильно формировало во многом деэтнизированную социальную общность под названием «советский народ». Именно как реакция на эти процессы накануне распада СССР среди большинства этносов страны наблюдался значительный рост этнической солидарности.
Этническое самосознание большинства народов СССР, на протяжении 70-ти лет подвергавшееся интенсивной интервенции этнически чуждых идеологем, стало, в определенной степени, деформированным. Это происходило во многом от того, что декларирование этнического самосознания носило формальный характер, которое не находило подтверждения в конкретном поведении. В частности, такую ситуацию можно было объяснить тем, что каналы влияния на самосознание, которые можно подразделить на вторичные и первичные группы, были носителями антагонистической информации [19, 95]. Так, называемые вторичные группы, распространяющие систему ценностей, опосредовано, с помощью различных социальных институтов – школа, другие учебные заведения, политические и общественные организации, средства массовой информации воздействовали на сознание исходя из коммунистической идеологии и морали. Первичные группы же, внедрявшие систему ценностей неформально, непосредственно через личное взаимодействие – семью, родственников, друзей, основывались во многом на национальных ценностях и этнокультурных традициях.
Многочисленный отряд советских специалистов-обществоведов утверждали, что в СССР национальные общности не только расцветали, но и сближались, а национальный вопрос был полностью решен [28]. На самом деле ситуация в Советском Союзе не отличалась от мировой, и у многих народов наблюдался активный поиск этнической идентичности. В этих условиях значительно повышалась роль так называемых этнических констант, которые оказывались в ядре центростремительных процессов в этносе.
В Азербайджане до конца XIX-го столетия в силу определенных исторических и этнокультурных условий этническая идентичность имела характерную для традиционных, доиндустриальных обществ особенность. Она заслонялась целой системой более актуальных, преимущественно локальных социальных связей: семейных (устойчивость которых определялась сохранением большой семьи), общинных, региональных и пр. Кроме того, низкая степень географической мобильности во многих регионах страны практически исключала возможность межэтнических контактов, без которых осознание собственного этнического отличия (антитеза «мы-они») либо вообще не возникает, либо формируется чрезвычайно медленно под воздействием иррелевантной (смысловое несоответствие между информационным запросом и полученным сообщением) и малопонятной информации и пропаганды. Вместе с тем, любое традиционное общество «имеет реальные и символические события прошлого, порядок и образы которого являются ядром коллективной идентичности, определением меры и природы его социальных и культурных изменений. Традиция в этом обществе служит не только символом непрерывности, но и определителем пределов инноваций и главным критерием их законности, а также критерием социальной активности» [42, 51-52].
Образование Азербайджанской демократической республики в мае 1918 года дало мощный импульс процессам становления этнической идентичности азербайджанцев [39, 143]. В этот период за основу строительства нового государства была принята парадигма национальной государственности, которая восходила к идеологии национализма в широком понимании этого слова. Суть ее заключается в признании национальности в качестве основы организации общества и идеологической основы культуры, этики, политики. Следует отметить, что период существования АДР приходится на время очередного усиления феномена этничности и характеризуется большими социально-политическими и технологическими изменениями в мире. «Наложение» современных институтов, структур и систем ценностей на традиционное общество стало разрушать его замкнутый характер, расширяя кругозор и социальные связи индивидов и включая их в состав более широких социальных макрообразований: этнические, социально-классовых, гражданско-политических и т.д.
В советский период была фактически сохранена российская колониальная традиция с некоторой автономизацией культурной жизни азербайджанского народа. На протяжении этих лет этническое самоназвание «тюрк», получившее мощный импульс распространения после 1918 года взамен устоявшемуся самоназванию «мусульман», было заменено на «азербайджанец», обозначавшее больше территориальную принадлежность. При этом стоит отметить, что однозначное приписывание понятия «азербайджанский» (народ, язык), «азербайджанец» исключительно злой воле Иосифа Сталина не совсем корректно. Еще в конце XIX – начале XX веков в азербайджанском обществе шли широкие обсуждения вопроса о самоназвании, в ходе которых часто звучали и предложения о применении понятий «азербайджанцы», «азербайджанский язык». Так, еще в 1891 году в газете «Кешкюль» было опубликовано фиктивное интервью М.Султанова с неким «южнокавказским мусульманином», в котором этническая идентичность находит свое яркое выражение:
«Вопрос: Какой ты национальности (миллет)?
Ответ: Я мусульманин, тюрк (турок).
Вопрос: Турок-осман?
Ответ: Нет, я байчанлы.
Вопрос: Где находится страна, в которой живут байчанлы?
Ответ: Я могу сказать примерно так, что по одну сторону Аракса живут азери, а по другую — байчанлы. А вместе все называется азербайджани. Но по отдельности мы — байчанлы.
Вопрос: Но ты говоришь по-тюркски, значит, ты турок (тюрк).
Ответ: Это невозможно точно описать словами. Я — тюрк (турок) и одновременно — байчанлы.
Вопрос: Если вы считаете себя тюрками-байчанлы, почему вы не устраните это противоречие, называя себя просто азербайджанскими тюрками?» [16].
Тем самым, уже в 90-е годы XIX-го века в контексте поиска этнической идентичности обращение к этнониму «азербайджанец» было достаточно распространено. Известный общественный деятель Мамедага Шахтахтинский также 1891 году высказывался за употребление термина «азербайджанский язык» [5, 44]. В своей статье «Урок одной трагедии» в журнале «Odlar yurdu», издававшемся в Стамбуле в конце 20-х годов прошлого столетия М.Э.Расулзаде неоднократно использовал самоназвание «азербайджанцы» [40]. Так и не определившись с самоназванием, азербайджанцам в советский период трижды пришлось менять алфавит, с арабского на латинский, с латинского на кириллицу и, наконец, с кириллицы вновь на латиницу. В этих условиях отдельные элементы традиционной культуры играли роль своего рода постоянных величин, способствовавших устойчивости этнической идентичности.
Отрицание советской системой всего этнического носило вполне осознанный характер и преследовало цель разрушить в этническом самосознании азербайджанцев и не только азербайджанцев многие его компоненты – происхождение, историческую память, этнические символы, ослабить систему этнических ценностей. Одними из своеобразных констант, способствовавших устойчивости азербайджанской этнической идентичности в этот период можно назвать праздник Новруз и поминовение шиитских имамов – Ашура, который М.Смит назвал «школой азербайджанского национализма» [27]. Эти два содержательно различающихся явления в этнической жизни азербайджанцев на самом деле несли одинаковую этнокультурную функциональную нагрузку. Соблюдением этих традиций происходила своеобразная демонстрация этнической идентичности посредством этнической символики: особой одежды, танцев, ритуалов, образцов поведения и особых моральных ценностей. Поэтому этническая идентичность может быть определена и, как это предлагает Георг де Вос, через использование группой людей «каких-либо элементов культуры в качестве субъективных символов и эмблем, чтобы отличить себя от других групп» [46, 17].
Новруз издревле праздновался на территории Азербайджана. Это древний праздник, отмечаемый в день весеннего равноденствия – 21 марта, в советский период, хотя и игнорировался государственными органами, тем не менее, отмечался большинством жителей страны на семейно-бытовом уровне. Как и в случае с другими традиционными праздниками, попытки полного их забвения в тот период вели к тому, что они, являясь элементами соционормативной культуры этноса, для выполнения своих функций опускались с общинного, общественного на семейно-бытовой уровень.
Возрождение в 1967 году, во многом благодаря усилиям тогдашнего секретаря ЦК КП Азербайджана Шихали Курбанова, общественного празднования Новруза стало мощным толчком к возрождению этнического самосознания. Насыщенный традиционной этнической символикой и одновременно с этим практически полностью лишенный «советизмов», праздник Новруз воспринимался большинством азербайджанцев как символ общности, единства этноса. Коллективное действо, которое сопровождало этот праздник, играло солидаризирующую роль для этноса. Достаточно отметить, что посещение могил близких родственников, имевший массовый характер накануне праздника, во многом, носил характер коллективного действа с явным этническим окрасом, что само по себе имело скрытый протестный смысл.
В настоящее время, после восстановления независимости солидаризирующее значение Новруза значительно уменьшилось. Постепенное исчезновение многих элементов в праздновании Новруза позволяет констатировать, что этот праздник трансформируется в процессе этнической консолидации и развития этнического сознания, когда происходит отбор многих локально традиционных форм и их превращение в условно традиционную, обобщенную, общенациональную форму. В данном случае, возможно, мы сталкиваемся с явлением так называемого «фольклоризма», для возникновения которого «исторически необходимо, чтобы его носители оторвались от архаической бытовой традиции, а затем снова оценили ее с какой-либо хронологической, культурной или социальной дистанции» [31, 33].
Своеобразной этнической константой, способствовавшей устойчивости этнической идентичности азербайджанцев в советскую эпоху можно считать и Ашура — первые десять дней месяца мухаррем, когда мусульмане-шииты поминают погибших внуков пророка Мухаммеда, сыновей одного из четырех праведных халифов — Али. Шииты первые десять дней месяца посвящают оплакиванию мученической смерти Хусейна, в течение всего месяца проводят различные религиозные обряды, в процессе выполнения которых воспроизводятся в театральном импровизированном представлении события 10-го дня мухаррама.
В Азербайджане, как и в других странах с преобладанием приверженцев шиизма – Ираке и Иране, Ашура всегда отмечалась с особым размахом. В ритуале поминовения участвовали и сейчас участвуют десятки тысяч людей. Несмотря на воинственную атеистическую пропаганду в первые десятилетия советской власти, Ашура сохраняла свою значимость и постепенно приобретала этно-интегрирующие черты в условиях всеобщей и поголовной советизации. Ашура представляла собой практически единственную возможность легальной массовой акции азербайджанцев, которая была полностью лишена коммунистических идеологем.
Мусульманская идентичность долгое время была доминирующей в системе социального самосознания азербайджанцев. С начала XX-го столетия она стала уступать свое место этнической идентичности, но при этом ислам остаётся важным компонентом азербайджанского самосознания. Как отмечает А.Аббасов, «любой советский азербайджанец знал, что вообще-то азербайджанцы — мусульмане и в каком-то смысле он тоже мусульманин. Поэтому при громадной степени деисламизации общества распад коммунистической идеологии и новый виток национально-освободительного движения в конце советской власти не мог не обратить взоры азербайджанского общества к исламу» [2].
Вопреки советским пропагандистским заверениям, в траурной процессии «шахсей-вахсей», одного из составных частей Ашура, принимало участие большое число людей, в том числе и молодежь. Конечно, после каждого такого шествия представители советской власти предпринимали определенные административные меры. В частности, после того, как в Гяндже в мечети «Шах Аббас» в 1963 году до 60 детей и юношей в возрасте 10-20 лет приняли участие в процессии «шахсей-вахсей», мечеть превратили в музей [26, 32].
Несмотря на все противодействия советской пропагандистско-репрессивной машины значительная часть азербайджанцев продолжала отмечать Ашуру. Согласно А.Юнусову, в 1958-1962 гг. на юге страны, в Сабирабадском, Имишлинском, Лянкяранском, Масаллинском, Ярдымлинском, Сальянском и Физулинском районах, в Джульфинском районе НАР и в ряде населенных пунктов Апшеронского полуострова (Амираджан, Кешля, Забрат, Бина, Гала, Кюрдахана) незарегистрированные властями муллы возглавляли акции населения по захвату и ремонту старых полуразрушенных мечетей, чтобы проводить в них «мухаррамлик». Причем процессия «шахсей-вахсей» проходила с участием детей и сопровождалась самоистязаниями с использованием цепей и кинжалов. Процессии «шахсей-вахсей» проходили и в других мечетях, в том числе в столице – в мечети «Таза пир» [34, 170]. О религиозности населения и масштабах его участия в тот период в «мухаррамлике» говорят такие факты: по сообщению властей, в 1961-1962 годах, во время траурных церемоний по Хусейну, немало жителей приграничных с Ираном сельских районов, особенно в Нахичеванской автономной республике не выходили на работу, либо отказывались работать, объясняя это тем, что в «траурный день» этого делать нельзя [26, 34].
При этом следует отметить, что участие в массовых действах, связанных с Ашурой, не было в прямой зависимости от степени религиозности людей. Многие тысячи азербайджанцев участвовали в этих мероприятиях, которые были едва ли не единственными в советское время массовыми акциями, чуждыми коммунистической идеологии. В этих акциях религиозная солидарность уступала место этнической солидарности. Кроме того, эти акции играли серьезную этнодифференцирующую роль в условиях господствовавшей советской идеологии. Наши этносоциологические исследования, проведенные в 80-е годы, дают основание говорить о том, что примерно половина азербайджанского населения тогда считали себя верующими [21, 226]. При этом следует отметить, что и в этой группе можно было выделить тех, кто декларировал свою религиозность, но не придерживался необходимых ритуалов, и тех, чье реальное поведение не противоречило их декларациям. Во многих случаях социальный контроль и принятая норма поведения вольно или невольно вынуждают человека, особенно молодого, отвечать, как принято, а не как он сам считает. И, следовательно, не всегда количество отвечающих положительно на вопрос о вероисповедании соответствует числу верующих. Это подтверждается несоответствием между значительным числом лиц, декларировавших свою веру, и незначительным числом отправляющих религиозные обряды.
Таким образом, на примере рассмотренных выше двух явлений в жизни азербайджанского этноса можно выдвинуть предположение, что этнические константы, как бы противоречиво это не звучало, могут носить и изменчивый и временный характер, быть обусловлены конкретными социально-историческими реалиями. После обретения независимости, когда этноконсолидирующая роль перешла к государству, значимость этнических констант наподобие Новруза и Ашуры постепенно теряет свой смысл. Хотя не исключено, что при определенных социально-исторических условиях они или другие этноопределяющие признаки могут вновь занять свое ведущее место в системе этнической идентичности азербайджанцев.